Откуда-то выбежал Кузьма, потерся спиной о штанину. Скучал, значит.

– Ага, услуга «трезвый водитель» отсутствует, – на автомате ответил я и только потом прикусил язык.

– Это как? – полюбопытствовал Ашхацава.

– Ну, когда ты решил бухнуть, вызываешь такую службу, и трезвый водитель везет тебя домой в твоей тачке. Дорого, конечно, зато надежно.

– В Австрии такое видел? Вот буржуи проклятые, чего только не придумают!

– Ладно, пойдем, подарки дарить буду.

Мы сели на кухне, Давид начал расставлять чашки, мыть заварник. Я достал из портфеля сверток, положил на стол.

– Это мне? – поинтересовался абхаз, но к пакету не притронулся.

– Тебе, кому же еще? – пожал я плечами. – Открывай.

Хороший фонендоскоп для любого врача – штука статусная. И будет ею еще долго. Сейчас и простая финтифлюшка, через которую только взрыв услышать можно, тоже дефицит. А такая – с массивной головкой, с хорошими мембранами – и вовсе заведомый предмет зависти коллег и как знак качества для пациентов. Вот и Давид проникся. Он только что не плясал с подарком. И в уши засовывал, и себя слушал.

– Ну, Пан, уважил! Вот это подгон! Я о таком даже не мечтал!

– Это еще не все, – сказал я и достал другой сверток, уже в простой газете «Известия». К тому же старой.

– А здесь что? – спросил Ашхацава. – Тоже из-за границы?

– Нет, это продукт отечественный, советский. Ты разворачивай, не стесняйся.

Наверное, что-то изменилось в моем голосе, так что абхаз вскрывал презент осторожно.

– Это что? – спросил он, уставившись на две «котлеты», каждая из которых была перетянута резинкой. Обычной, черной, которую режут в подсобках продуктовых магазинов из велосипедных камер.

– Деньги, Давид, не узнаешь, что ли? Шесть тысяч рублей твоего дяди Темира. Их он отдал Володе, у которого я машину купил. Ни за что не поверю, что ты не знал.

– Ты понимаешь… – начал оправдываться Ашхацава.

– Понимаю. Если я не абхаз, то меня можно считать дешевкой, которую покупают за деньги. Твой дядя, Давид, нанес мне оскорбление. Только тот факт, что ты мой друг, не дает мне пойти и набить ему лицо. С друзьями так не поступают, впрочем.

– И что теперь делать? – Давид отодвинул сверток от себя.

– Поехать к дяде Темиру и отдать ему деньги. А я объясню, почему так делать нельзя.

– Ну поехали. – Ашхацава встал, вздохнув, выключил газ.

Мы оделись, вышли. Деньги я себе в чемодан опять засунул. Давид сел рядом со мной, сунул картонную коробку из-под сливочного масла на заднее сиденье. Пассажир Кузьма даже не мяукнул. Понимает, прожора, что домой возвращается.

– Ну, командуй, – сказал я. – Куда ехать?

– На Каширку, – хмуро задал направление абхаз.

– Там куда? Каширка длинная.

– К метро, – буркнул Давид.

Доехали до Тульской, повернули на Варшавку. Когда повернули на развилке, где ответвлялось Каширское шоссе, я вспомнил, что вон в том белом доме живет в общаге лейтенант Видных. Видел два раза всего, а адрес в память врезался. Наверное, отложилось благодаря фактурной дознавательнице, которая произвела на меня такое неизгладимое впечатление в психиатрической клинике.

– Здесь где? Что молчишь? – спросил я, когда слева появились корпуса онкоцентра, на строительство которого антисоветчик Сахаров отсыпал из личных сбережений кучу бабла.

– А я знаю? – вспылил Ашхацава. – Я сюда на машине не ездил! Как из метро идти – знаю. Вон, наверное, сейчас налево, на перекрестке.

– Предупреждать надо, я не перестроился, – буркнул я. – И куда ты меня направляешь? Односторонка же! Дальше поворачивать надо! Он что, возле больницы живет? – спросил я, когда мы наконец-то повернули в нужном направлении.

– Нет, ему операцию вчера сделали, удалили опухоль. Там еще лимфоузлы убирали, так что сказали, дней десять полежит, а потом на амбулаторку выпишут.

Блин, как-то неудобно получается – человека вчера резали, а я собираюсь деньгами в лицо ему швырять. Придется смягчить и выразить недовольство одним лишь вербальным способом.

Мы долго искали место для парковки, чтобы потом идти меньше. Только встали между двумя «копейками», одинаковыми, как близнецы, как я хлопнул себя по лбу.

– Предупреждать же надо было раньше! В больницу приехали, а с собой ничего не везем. Нехорошо получается.

– Так ему есть ничего нельзя, операция же на полости рта, – сказал Давид.

– Ну, цветы тогда можно…

– Цветы – мужчине?!

– Ладно, проехали. – Я вылез из машины, закрыл дверцу. – Лучший мой подарочек – это я.

Хитрый Ашхацава белый халат взял с собой. А что, надел – и практически пропуск в любое медучреждение получил, с ним можно забраться в такие больничные дебри, что простым смертным и фантазия не подскажет. От архива до прозекторской или операционной. Ну и студенческий. Этот охраняет там, где начинают задавать вопросы из серии «А вы кто такие?».

А мне пришлось идти к ворчливой гардеробщице. Дал ей рубль, и она выдала мне вполне пристойную спецодежду медика, а не белую накидочку, которая у меня всегда почему-то ассоциировалась с анекдотом про действия населения при ядерной бомбардировке. Да, с тем самым, где советовали завернуться в простыню и выдвигаться своим ходом к ближайшему кладбищу.

Поплутав по лестницам и переходам, мы зашли в «челюсти» – так везде сокращают длиннючее «челюстно-лицевая хирургия». В холле на входе стоял телевизор, несколько больных с перевязанными лицами смотрели передачу «Ленинский университет миллионов». Это я заглянул через плечо старичка, который держал в руках программку из газеты. Пузатый чиновник в галстуке вещал из ящика про моральный кодекс строителей коммунизма, про нравственные основы советского общества. Рожа пропагандиста уже не влезала в телевизор – снимали его общим планом.

– Ты чего тормозишь? – Князь потянул меня за рукав. – Завтра пара по политэкономии, наслушаешься еще.

– Ты про Фрейда спрашивал. – Мы зашли в длинный коридор, начали искать нужную палату. – Помнишь? Музей в Вене и прочее.

– Ну?

– Так вот, по Фрейду, люди сублимируют в своей речи подсознательные недостатки и скрытые желания. Озабоченный постоянно говорит о сексе, женщины на диете – о еде. Как ни включу какого-нибудь партократа, обязательно попаду на тему морали, долга… Не потому ли, что наши чиновники чувствуют внутри себя недостаток нравственности?

– И подсознательно к ней тянутся?

– Да нет, только болтают.

Посмеявшись, мы зашли в палату к дяде Темиру. Внутри были еще двое пациентов, которые после приветствий деликатно вышли. Мы сели возле кровати абхаза, переглянулись. А как с ним говорить-то? Во рту – тампоны, торчит дренаж. Горло тоже перевязано.

– Дядя Темир, мы пришли тебя проведать, – подал голос Давид.

– И поблагодарить за помощь с машиной, – добавил