Отчаявшись, свернул в Жигаловку и зашагал прямо по дороге, по единственной улице меж рядами хат. Держался ближе к плетням. Предрассветный туман липнул к телу, не давал подсохнуть мокрой одежде. А той одежды осталось всего дырявая гимнастерка и штаны с окнами от сапог до карманов. Из дыр торчали голые, изодранные в кровь колени.

На постой проситься он уже ни к кому не хотел. Да и как прийти к людям в таком виде? Хотел найти какой-либо сарайчик с сеном, заброшенную хату с чердаком, чтобы потихоньку забраться самому и пересидеть день. Лишь на самой окраине он увидал сарай с чердаком, стоявший поодаль от хаты. Но не успел приблизиться, как выскочила собака и подняла лай. Пришлось выйти из села.

А небо уже серое. Уже нет ни одной звезды, и луна, как не успевший раствориться кусочек сахара, еще белеет, но уже не светит. Из редеющего тумана показалось чучело, стоявшие посреди огорода. Игорь, не раздумывая, подошел к чучелу. Сбросил горшок, который изображал голову, потом снял с крестовины одежду. Это были остатки фуфайки без рукавов и с одной полой. Но была спина, была одна пола.

Раздев чучело, пошел в сторону Пикова. Через четверть часа было уже светло. Увидев большую скирду, подошел к ней, забрался наверх, сделал в соломе углубление и завалился в него как мертвый, двумя руками прижимая к груди автомат.

На следующую ночь он был уже в родном Черном лесу. Но чем ближе подходил к условленному месту, где должна быть оставлена бутылка с запиской, тем больше волновался. Что он скажет партизанам? Где, в каком состоянии бросил он друзей? Андрей Рыбак раненный… «Кто мне поверит, что так все получилось?» — думает Игорь. И ему самому все случившееся кажется невероятным. Бросил товарищей, прибежал в отряд живой-здоровый, хоть бы раненным был…

Ему очень хотелось, чтобы бутылка оказалась разбитой. Это означало бы, что брат или Андрей Рыбак уже воспользовались ею… Дрожащими руками раскапывал он землю в условленном месте. Даже палкой не воспользовался: «Порежу руку — только обрадуюсь». Но руку он не поранил. Бутылка была цела. Значит, его товарищей здесь еще не было. Игорь разбил бутылку и прочитал записку: «Два километра северо-восточнее старого лагеря».

Собрал стекляшки, побросал их в яму, меж двумя стекляшками оставил записку и присыпал все это землей.

В отряде его не узнали. Он был похож на выходца с того света. Такая разительная перемена за столь короткий срок подействовала на друзей сильнее всяких рассказов.

Уже на третий день все с надеждой подходили к каждому, возвращавшемуся в лагерь, расспрашивали, не видал ли он Андреев — Рыбака и Коцюбинского? Игорь переживал. Каждый такой вопросительный взгляд он воспринимал как укор в свой адрес.

Пришли они лишь на пятый день. Вернее, Андрей Коцюбинский притащил Рыбака. Их возвращение было сопряжено с не меньшими опасностями, чем возвращение Игоря. Все рассказанное ими до бегства из хаты в Рогинцах слово в слово совпадало с рассказом Игоря. А дальше случилось вот что.

После того как хлопцы залегли и прикрывали убегающего Игоря, он упал, оба подхватились и отбежали еще немного. А когда второй раз хотели прикрыть Коцюбинского огнем, он пробежал пять шагов и упал. Поднялся и снова упал. Они решили, что Игорь убит.

Потом добрые люди несколько дней перепрятывали их. Андрей Коцюбинский двое суток стерег друга, когда тот лежал в копне, доставал ему поесть и даже раздобыл где-то все необходимое для перевязки.

ОПЕРАЦИЯ С ИМПРОВИЗАЦИЕЙ

Часто ночью, обходя спящий лагерь, Петро снова и снова пересматривал некоторые свои поступки, пытаясь дать им объективную оценку. Он уже многое видел и пережил. Знал, что Ваня Волынец по ночам сквозь сон зовет братьев, знал, что Катя и Гриша тяжело переживают гибель Павлика и родной матери. Да и сам он тяжелым камнем носил в сердце гибель Сергея Волынца, о которой рано или поздно узнает Лидия Леонтьевна.

Чем дальше, тем больше вопросов ставила перед ним тревожная партизанская жизнь. В отряде было уже около сорока человек, но не все еще имели оружие, не хватало боеприпасов. Перед каждой операцией надо было прикидывать: стоит ли игра свеч, удастся ли захватить боеприпасов больше, чем их будет израсходовано?

Не раз думал Довгань о том, имеет ли он право отказывать в приеме в отряд людям, которые приходили в лес без оружия или вызывали какие-то подозрения? Волновало командира и то, что в планировании боевых действий отряда не всегда принимают участие опытные бойцы, коммунисты. Слишком большую ответственность приходилось взваливать на свои плечи одному человеку.

Своими соображениями он поделился с Цыбулевым. Иван Касьянович имел за плечами, можно сказать, партизанскую академию. Он поддержал предложение Довганя о создании партизанского актива, который помогал бы командиру решать сложные вопросы, выдвигаемые суровыми и часто меняющимися условиями партизанской войны.

— Кроме того, — сказал Иван Касьянович, — мы уже можем создать парторганизацию отряда. У нас есть три коммуниста, я — кандидат в члены партии.

— Так это совсем хорошо! — обрадовался Довгань.

На следующий день партизаны-коммунисты провели свое первое собрание в отряде. Секретарем партгруппы избрали А. Мичковского. Довганя по рекомендациям Цыбулева и Мичковского приняли кандидатом в члены партии.

Это было важное в жизни отряда событие. Парторганизация вместе с командиром разработала план действий отряда. Первоочередным заданием было решено считать войну на рельсах.

К тому времени в состав отряда уже вошла группа Григория Чайчука, который во время оккупации работал дежурным по станции и был связан с подпольной организацией имени Ленина еще в 1942 году. Чайчук со своей хорошо сколоченной группой не раз устраивал диверсии на железной дороге.

Чайчук и предложил провести дерзкую операцию на станции Калиновка-вторая, или, как ее называли немцы, Калиновка-цву.

Об открытом нападении нечего было и думать. В Калиновке столько всяких полицейских и войсковых подразделений, что отряду, даже в десять раз большему, на успех в бою нельзя рассчитывать. Тут надо действовать дерзко, в открытую и без единого выстрела. Любой шум, который мог быть воспринят как сигнал тревоги, означал бы провал операции. И все же парни решились.

…Ночью по железнодорожному полотну, в такт бухая тяжелыми сапогами, идут шесть партизан, одетых в немецкую форму. У командира в руках фонарик, на поясе пистолет. Остальные пятеро с винтовками на плечах. Командир — широкоплечий обер-лейтенант, вполголоса отдает команду, и «немецкий патруль» подходит к будке