за образом Ивана Сидорова, остается активным наблюдателем всех происходящих событий и собственного стиля письма («Автор затягивает на памяти узелок ⁄ и пресекает течение повествования, ⁄ оставив героя проявлять еще неизвестные нам дарования» [56, с. 168]). В-третьих, особую точку зрения несут в себе и вставные конструкции (письма-отчеты опера другу-коллеге Дине), наложение которых на основную сюжетную линию придает реалистический характер описываемым фантастическим событиям.

Очевидная эпическая основа сюжета с мозаичной комбинацией поэтических голосов необходима автору прежде всего для выражения лирико-драматической тональности. За виртуальным метафизическим пространством стихотворной повести выступает авторское осознание трагичности современной действительности, связанной с утратой счастья, потерей близких, страхом перед лицом смерти, поиском Вечной Женственности.

Поэтому символическое значение приобретает образ Черной курицы, одновременно олицетворяющий и своеобразное Женское начало, и его утрату, без чего обесценивается и жизнь мужчины («Ты ж не помнишь, ни когда на свет родился, ⁄ ни зачем и почему сюда явился, ⁄ ты ж не выдержишь без женского пригляда, ⁄ моя лада» [56, с. 146]). Интересную мысль в этом отношении высказывает М. Липовецкий, отмечая, что «Степановская Черная Курица в первую очередь манифестирует родную смерть, одновременно пугающую и укореняющую в утрате, саднящую и вытесненную на периферию сознания» [180, с. 253].

В итоге следует подчеркнуть, что «Проза Ивана Сидорова», на первый взгляд представляющаяся как ироническое лиро-эпическое произведение, в финале утверждает неуютность человеческого существования, его одиночество и сиротство:

Обняла его, как матушка, недавними руками,

и тяжелыми ударами, широкими гребками

оттолкнулась, содрогнулась, от земли оторвалась,

ахнула – и, кажется, вознеслась.

<…>

над поездами, над снегами,

заносящими уазик ментовской,

над вокзальным зданием стеклянным,

над далеким гробом деревянным,

высоко над нашею тоской [56, с. 187].

Таким образом, особенность поэтического стиля данного поэтического текста М. Степановой, основанного на встрече-взаимодействии стиха и прозы, подчеркивает, что эпичность крупных поэтических форм дает современному автору широкие возможности в репрезентации лирического начала художественного текста. Кроме того, М. Степанова, экспериментируя с жанровой формой стихотворной повести, сказки, баллады, демонстрирует гибкость жанровой системы современной поэзии, способной вмещать в себе и событийность прозаических жанров, и лирическую всеохватность поэмы, и таинственно-мистическую атмосферу баллады, и драматическую напряженность трагедии.

Действительно, ориентация на эксперимент, мифотворчество, переосмысление и ломку традиций русской классической поэзии отличает балладное творчество представителей «нового эпоса». Балладные тексты Ф. Сваровского, А. Ровинского, С. Михайлова, М. Степановой напоминают фрагменты киносценариев с увлекательными и абсурдными сюжетами, где роль автора-повествователя сводится к позиции стороннего наблюдателя. Событийный ряд в их произведениях не связан с реальностью, действие происходит в ирреальном пространстве. Представители «нового эпоса» значительно трансформируют жанр романтической баллады, привнося в него научно-фантастические сюжеты и образы (Ф. Сваровский), «обломки» культурно-исторических эпох и политических катастроф (А. Ровинский, М. Степанова).

3.2. Многообразие поэтических трактовок балладного сюжета в поэзии начала XXI в.

Развитие жанра баллады в начале XXI в. также происходит в двух представленных парадигмах. Наличие особого драматически напряженного сюжета, мистическая составляющая, нарративность делают балладу и сегодня привлекательной для поэтов как «традиционной» парадигмы, так и «авангардной». Жанровая гибкость и тематическая «всеядность» жанра позволила поэтам и в 2000-е гг. наиболее ярко отражать нестабильность и противоречивость современной действительности. Не случайно Н. В. Барковская, выделяя ведущие жанровые установки баллады (присутствие таинственных, непонятных сил, которые угрожают порядку и благополучию), отмечает, что ее черты «отвечают мироощущению людей <…>. Страх подогревают и ежедневные сообщения о катастрофах, стихийных бедствиях, дефолтах, авариях, террористических актах» [86, с. 13].

Необычные повествовательные сюжеты, как и балладные герои, становятся событиями и участниками общей «травмирующей ситуации» современного мира. Даже частое отсутствие лирического «Я», его устранение в балладных текстах выводит поэта в позицию большого знания. Во многих случаях балладные стихи в творчестве современных авторов становятся своеобразной художественной рефлексией о «страшном мире» современности. Говоря о периодичности внимания поэзии к данному жанру, И. Кукулин совершенно справедливо подчеркивал, что «балладность – в виде жанра баллады как такового или в виде поэзии несобственно-прямых образов – активизируется в истории литературы (по крайней мере, русской) всякий раз через несколько лет после масштабных социальных катаклизмов» [169, с. 238]. Исследователь выделяет эпоху начала XIX ст. – период окончания Отечественной войны; начало XX ст. – после революции и Гражданской войны; рубеж XX–XXI вв. – «после трансформации всей общественной, политической и экономической жизни России и глобальных изменений частного и публичного пространств (новые медиа, резкое усиление межкультурного взаимодействий, терроризм и пр.)» [169, с. 238].

Действительно, социально-политические катаклизмы, глобальные экологические проблемы, нестабильность эпохи вселяют чувство страха, неуверенности в завтрашнем дне. Реинкарнируя жанровые черты баллады, современные авторы передают свое отношению к миру и происходящим событиям. Балладная атмосфера, проникая в поэтическую ткань современной лирики, репрезентативно демонстрирует внутренние смятение, потерянность и одиночество человеческой личности. Однако указанные поэтические установки, как мы уже подчеркивали, по-разному реализуются в поэтике двух обозначенных парадигм. Поэтическое осмысление современной действительности находит свое развитие в лирике и поэтов-традиционалистов, и поэтов-авангардистов. При этом заметим, что и в первые десятилетия XXI в. баллада в их творчестве существенно не меняет свои черты.

Так, в творчестве представителей «традиционной» парадигмы она в большинстве случаев также продолжает оставаться лирической балладой, в основе которой лежит драматически напряженное осмысление мира. Балладная атмосфера позволяет современным авторам передать свое видение тех или иных событий. В связи с этим можно выделить произведения таких авторов, как А. Кушнера «Долго руку держала в руке» (2005), «Набирая номер, попасть по ошибке в ад» (2005); О. Николаевой «Это умер дурень Юрка – не крещен и не отпет» (2009), «Позвал на именины к себе средиземноморский правитель…» (2013), «Баллада о Сашке Билом» (2014); С. Юлиной «Леший» (2014), «Старое имение» (2016) и др.

Уже по названию поэтических текстов видно, что поэты отказываются от жанрового маркирования. Многие исследователи склонны называть такие стихи «страшными», «готическими». Так, например, Д. Быков отмечает: «Готические – то есть таинственные, недоговоренные, мистические, – и вполне реалистические, но посвященные пугающему, ужасному, вытесняемому из сознания. Потому что, согласитесь, трусостью было бы после XX века говорить лишь о вымышленном, мистическом зле, игнорируя зло реальное, словно прорвавшееся к нам из собственных наших детских кошмаров» [цит. по: 57, с. 10].

Следует отметить, что таинственное часто связано у поэтов-лириков со смертью, уходом человека в иной мир. Его всегда страшит и одновременно манит ужас небытия и таинственное сознание бесконечности бытия. В этом отношении определенный интерес представляют и произведения А. Кушнера и О. Николаевой, которых также волнует вопрос о жизни после смерти,