Шрифт:
Закладка:
Цели, задачи и структура ЕАЭС
При формировании ЕАЭС за основу была взята структура Евразийского экономического сообщества, высшим органом которого являлся – Межгосударственный Совет, исполнительные функции выполнял Интеграционный Комитет, за сотрудничество между парламентами стран-участников отвечала Межпарламентская Ассамблея (орган парламентского сотрудничества), а контрольные функции были возложены на Суд ЕврАзЭС. Особо следует упомянуть Комиссию Таможенного союза, которой были делегированы некоторые полномочия госорганов России, Беларуси и Казахстана и которая стала «единым постоянно действующим регулирующим органом Таможенного союза», основной задачей которого было «обеспечение условий функционирования и развития Таможенного союза»[586].
Соответственно, высшим органом ЕАЭС стал Высший Евразийский экономический совет, в который вошли Президенты государств-членов Союза и который определяет принципиальные вопросы деятельности союза, его стратегию[587]. Главы правительств государств-членов сформировали Евразийский межправительственный экономический совет, который отвечает за «обеспечение реализации и контроля за исполнением Договора о ЕАЭС и одобрение проекта бюджета»[588].
Органом ЕАЭС, наднациональным и постоянно действующим, стала Евразийская экономическая комиссия (подробно о ее деятельности см. § 3 данного раздела).
Главным судебным органом Союза стал Суд ЕАЭС, обеспечивающий применение государствами-членами и органами Союза Договора о Союзе и иных международных договоров в рамках Союза. За финансовую сторону интеграции отвечают Евразийский банк развития (ЕАБР) и Евразийский фонд стабилизации и развития (ЕФСР).
Штаб-квартира ЕЭК находится в Москве, в Минске располагается Евразийский суд. К 2025 планируется создать базирующийся в Алматы наднациональный орган, который будет осуществлять регулирование финансового рынка Союза.
ЕАЭС создавался как экономическая организация, это следует уже из ее названия. Поэтому основными целями высших органов управления ЕАЭС можно считать «обеспечение эффективного функционирования общего рынка товаров, услуг, капитала и трудовых ресурсов; формирование единой промышленной, транспортной и энергетической политики, углубление производственной кооперации, создание межгосударственных финансово-промышленных групп, фондов и других структур, составляющих материальную базу интеграции; дальнейшее сближение и гармонизация национальных законодательств; разработка и осуществление общей экономической политики, переход к согласованию параметров основных макроэкономических показателей государств-членов; углубление сотрудничества в сфере экономической безопасности; создание единой интегрированной системы управления границами; гармонизация политики в иммиграционной и визовой сферах; обеспечение совместимости стандартов образования; всемерное развитие сотрудничества в сфере культуры, связей по линии парламентов и деловых сообществ, контактов между людьми; дальнейшее развитие межрегионального и приграничного сотрудничества, формирование эффективных структур межрегионального взаимодействия; совершенствование и развитие наднациональных институтов; развитие сотрудничества в сфере внешней политики по вопросам, представляющим взаимный интерес»[589].
Вместе с тем, следует иметь в виду, что существовали также экономические и политические сверхцели, которые учитывались во время планирования и реализации евразийского интеграционного проекта в формате ЕАЭС. В контексте данного замечания следует упомянуть весьма интересную аналитическую работу научного сотрудника Отдела политической науки ИНИОН РАН Е. В. Пинюгиной «Евразийские интеграционные проекты России и Китая: контекст появления и концептуальное оформление». Е. В. Пинюгина упоминает, что ЕАЭС «способен стать одним из полюсов современного мира и сыграть роль эффективной «связки» между Европой и динамичным Азиатско-Тихоокеанским регионом»[590]. Более того, анализируя статью В. В. Путина «Новый интеграционный проект для Евразии – будущее, которое рождается сегодня», Е. В. Пинюгина приходит к выводу, что в 2010-е гг. в евразийской внешнеполитической стратегии России произошли принципиальные изменения: если в «нулевые» она мыслилась преимущественно как способ объединения потенциалов России со странами, с которыми у нее не было очевидных противоречий, то есть со странами скорее азиатского, чем европейского региона, то в 2011–2013 гг. Россия начала явно стремиться к объединению со странами восточноевропейского субрегиона постсоветского пространства[591]. Произошел очередной крен России в европейском направлении. Но по сравнению с «евроатлантическим дрейфом» 1990-х гг., когда Москва выступала в качестве «ученика» западного мира, готового к тому, чтобы им руководили, в 2010-е гг. российские правящие элиты стали претендовать на ведущую роль в реализации интеграционного суперпроекта – «Большой Европы» от Лиссабона до Владивостока. Иллюстрируя это предположение, Пинюгина ссылается, во-первых, на ту же статью В. В. Путина, в которой российский премьер утверждал, что «два крупнейших объединения нашего континента – Европейский союз и формирующийся Евразийский союз, взаимодействуя на основе правил свободной торговли и совместимости систем регулирования, способны распространить эти принципы на все пространство – от Атлантики до Тихого океана»[592].
Кроме того, она обращает внимание на то, что «грандиозность задач, которые ставились перед евразийским проектом, поражает на фоне того незначительного места, которое отводилось ему во внешнеполитической доктрине России»[593]. Например, «в 2013 г. в официальном правительственном документе “Концепция внешней политики РФ” ни евразийская идея, ни евразийство России не упоминаются. Слово «евразийский» вообще встречалось лишь в названиях возникающих в СНГ политических и экономических структур».
Зато в этом документе, как явствует из статей 54 и 56, зафиксирована концепция, согласно которой Россия является частью «Большой Европы» и в этом качестве должна стремиться «к созданию единого экономического и гуманитарного пространства от Атлантики до Тихого океана», причем «приоритетный характер имеет развитие отношений с государствами Евро-Атлантического региона, с которыми Россию связывают, помимо географии, экономики и истории, глубокие общецивилизационные корни»[594]. Кроме того, в статье 3 авторы «Концепции внешней политики РФ» называют Россию торгово-экономическим мостом между Европой и АТР[595].
Соответственно, за 2 года до создания ЕАЭС Россия четко и недвусмысленно заявила о себе как о претенденте «на статус основного транзитера, бенефициара от удачного расположения страны между Европой и АТР», а ЕАЭС с этой точки зрения трактовался как инструмент политики на постсоветском пространстве, сопрягаемый с ЕС. Отсюда настойчивое желание России в 2011–2014 гг. привлечь к Евразийскому Союзу Украину: и географическое расположение Украины в Восточной Европе, и второе по численности в СНГ (после России) население, и языковая близость – все производило бы кумулятивный эффект в случае присоединения страны к ЕАЭС. При этом связка Россия-Украина-Беларусь усиливала бы европейское крыло нового евроазиатского объединения, выступая полноценным «плечом» для азиатских партнеров как минимум в вопросах коммуникаций[596].
И политика официального Киева в этот период заставляла российское руководство полагать, что присоединение Украины к обновленному евразийскому проекту является делом ближайшего будущего: с 2003 г. Украина имела в ЕврАзЭС статус государства-наблюдателя, в 2011 г. она вместе с Арменией, Таджикистаном, Кыргызстаном и Молдовой подписала договор о Зоне свободной торговли с Россией, Беларусью и Казахстаном, что могло расцениваться как первый этап присоединения. Однако разгоревшийся в Украине на рубеже 2013–2014 гг. политический кризис и сопутствовавшая ему гражданская война поставили крест на участии Киева в евразийской интеграции.
Значение этой потери для евразийского проекта все еще недооценивается. А ведь еще в 1995 г. в своей статье «Евразийское пространство: интеграционный потенциал и
