Шрифт:
Закладка:
Как много «бы» спотыкается об «если»… Если Бы не мой отец он был Бы жив…
Я берусь за ручку двери и выхожу из машины первая. Марк до этого момента олицетворение терпимости. Просто ждет, давая мне время.
— Я говорил, что мы приедем сегодня. Они готовы к встрече. — говорит мой мужчина, пока мы идем к ажурной калитке.
— Они знают кто я?
— Да. — короткий ответ.
Жму на звонок и сердце подскакивает. Дверь отворяет красивая женщина лет сорока семи, рядом с ней мужчина — её муж — ненамного старше.
— Добрый день, — здоровается Марк.
—Добрый день, — вторю ему.
На большее просто не хватает, потому что эту женщину я узнаю. Воспоминания вспыхивают фрагментально.
Вот я выбегаю из своей комнаты, потому что из-за открытой в своей комнате двери услышала, как папа кричит на кого-то в кабинете, а потом оттуда выходит женщина. Она идет почему-то медленно, будто несет тяжелый мешок, а на её лице слезы.
— Мам, почему тётя плачет? — спросила я в тот день.
— Наверное, она сделала что-то плохое и наш папа её наругал. Не совершай ошибок Тая.
А вот другой день. В дом настойчиво стучат. Сначала никто не открывает, а потом отец зло и резко распахивает дверь, словно готов сорвать её с петель. На улице льет дождь, а она стоит, плачет и говорит, что ему вернется всё с лихвой… А затем её глаза вдруг останавливаются на мне. Долго смотрит… Долго, а потом вдруг заходиться в крике. Она падает на колени, опираясь руками о порог…
Мне было страшно, а ей, как я сейчас понимаю, очень больно.
Боль не прошла и сейчас. Я не помнила цвета глаз этой женщины, не уверена, что вообще его знала, но то, что в них так же, как и сегодня плескается боль я уверенна. Такое забыть невозможно. Мать, что потеряла ребенка не забудет.
Тем временем мы проходим по мощеной камнем дорожке в небольшой домик. Марк держит меня за руку, успокаивая, давая понять, что всегда рядом. Я знаю это, неосознанно глажу его костяшки большим пальцем. Прошло две недели со дня драки, они уже почти зажили.
Мы проходим в небольшую уютную гостиную и присаживаемся на диван, хозяева дома располагаются в креслах напротив. Нас разделяет лишь стеклянный журнальный столик.
Мы молчим. Пока я собираюсь с духом, они ждут.
— Тая недавно узнала о той аварии, — начинает Марк.
— Я вспомнила Вас, когда увидела сегодня, — посмотрев в глаза Марине Витальевне произношу я.
— Я тоже узнала Вас, Таисия. Только мы и не забывали, — говорит женщина совершенно беззлобно, словно это был просто факт. Как говорят люди о том, что осенью листва устелила улицы или распустились цветы весной.
— Мне… Простите меня. Чтобы я не сказала, знаю, что этого будет недостаточно. Но мне очень-очень жаль, — шепчу, уставившись на свои ладони.
В комнате за стеклом книжного шкафа стоит фотография юного парня в белой рамке. Парня, который никогда не постареет. Он улыбается, а рядом с ним стоят женщина и мужчина, его семья. Они были счастливы. Очень счастливы ровно до тех пор, пока не пронеслась машина моего отца.
— Это случилось весной. Тот май был очень тёплым, но дождливым, — глядя в окно погружается в воспоминания мужчина. До этого момента он молчал, — мы жили тогда в Чернигове и Юрочка шел с дополнительного по химии. Ему было шестнадцать, мы хотели поступать на химика. Тогда учитель задержал Юрочку и он поздно возвращался домой. Не так, как обычно. Он позвонил нам с домашнего телефона учителя и сказал: «Пап, минут пятнадцать и я буду дома». От учителя до нашего дома идти двадцать три минуты. Мы прождали на тридцать минут дольше.
— На тридцать четыре, — исправляет Марина Витальевна.
— На тридцать четыре, — повторяет Степан Юрьевич, — мы позвонили Павлу Викторовичу, но тот сказал, что Юрочка давно уже ушёл, набрали нескольким одноклассникам, но ни с кем Юрочка не встречался, да он и не стал бы идти, не предупредив. Он всегда очень волновался за нас, никогда не заставлял нервничать, — нежно улыбаясь произнес мужчина.
— Родители всегда допускают страшное, но верить не хотят. Таисия, Вы правда хотите знать? — взглянула на меня Марина Витальевна.
— Да… Да. Мне важно знать, — отвечаю, а Марк сильнее сжимает мою ладонь в поддержке.
— Мы пошли искать его сами. Позвонили перед этим в тогда ещё милицию, но нам сказали ждать. Трое суток ведь должно пройти…
Она ненадолго замолкает, чтобы продолжить.
— Мы как раз выходили из дома, когда прозвучал звонок больницы. Кто-то уже вызвал скорую.
— Не мой отец?
— Нет, — на её губах появляется грустная усмешка, — он уехал, но его видели. Мужчина с собакой гулял и на том же пешеходном переходе, что и Юрочка дорогу переходил, только с другой стороны. Он вернулся домой, позвонил в скорую. Мобильных ведь тогда не было. Сначала тот парень пришёл в милицию, всё рассказал, а потом резко изменил показания.
— Я пришёл к нему и спросил почему, —продолжает Степан Юрьевич, — А он, не стал душой кривить, так мне прямо и ответил, что у него ребенок и жена, а с работой туго сейчас и деньги нужны всем. И что он понимает меня, но должен думать о своей семье. И сказал лишь из уважения к моему горю. Следователь посоветовал уладить конфликт мирно, а потом прямо заявил, что тягаться с Жаровым пустое дело. В верхах он где-то, я не поверил сначала, но когда мне на работе стали грозить увольнением…
Повисает долгая пауза. Я сижу, опустив голову и ничего, кроме боли и сочувствия не испытывая. Только не могу никак понять, как они прошли этот путь, как держаться, как не сломались…
—Юрочка умер на следующий день, так и не приходя в сознание. Жаров тыкал деньги с самого начала. В больнице его не было, конечно же, он явился после похорон. Холёный такой, уверенный в своей безнаказанности. За ним стояли большие люди. Сам это сказал не стыдясь, а следователь повторил… Я уже тогда понимал, что ничего ему не будет, но послал его. А потом Жаров пошёл по делу как свидетель и оказалось, что машину у него угнали, а он вообще другом городе был… — Степан Юрьевич махнул рукой.
