Поиск внутренних врагов: слухи и погромы как проявления патриотического страха и гнева

В массовых настроениях 1914 года хорошо ощущался страх перед неизвестным, справиться с которым современники пытались с помощью патриотического энтузиазма. Тем не менее социальное поведение отражало истинную природу публичных патриотических изливаний. Характерной приметой времени стала паника, развившаяся в пограничных с Германией и Австрией регионах. Особенно перепугались дачники, которые, штурмуя поезда, бросая вещи на перронах, битком набивались в вагоны. В. В. Шульгин вспоминал, как на одной из станций в его купе, когда он направлялся из Киева в Петербург, ворвались возбужденные женщины и вынудили его отдать им свое место. Пытаясь по возможности охватить разные стороны общественных настроений, не выходя при этом за границы патриотической пропаганды, газеты нередко впадали в противоречия. Так, «Вечернее время» умудрилось на одной полосе совместить заметку «Напрасная паника», в которой шла речь о панике среди русского населения Финляндии, с описанием общественных настроений на соседней колонке: «Решимость и воодушевление, ни тени подавленности или угнетения. И что главное – никакой паники».

Возвращавшаяся 18 июля из Германии М. Л. Казем-Бек с восторгом описывала толпы народа на станции Вержболов Виленской губернии, подчеркивая общность патриотического настроения:

Чувствовалась общность между всеми, чувствовалось, что надвигающаяся война будет желанной, популярной войной, чувствовалось, что мы дожили до великого исторического момента, до выполнения нашей исконной миссии… такого национального подъема, такой патриотической солидарности я не видела никогда[225].

Когда же путешественница благодаря протекции железнодорожного полковника получила место в вагоне следовавшего в Петербург поезда, в который тщетно пытались попасть находившиеся на перроне люди, настроения толпы ей увиделись в ином свете:

Через минуту наш вагон стали осаждать с обеих сторон… Становилось очень жутко… Невольно думалось, что если дверь не выдержит натиска или если начнут вышибать окна и толпа ворвется – наше положение будет ужасное… Эти страхи, очевидно, особенно приходили на ум единственному мужчине (не считая детей), ехавшему в нашем вагоне. Он струсил до крайности и хотел отпереть входную дверь, говоря, что иначе нас убьют. Мне пришлось принять самый авторитетный тон, почти прикрикнуть на него и сказать, что я запрещаю отворять дверь и всю ответственность за это беру на себя.

Казем-Бек, мечтавшая о Великой Всеславянской империи, была вынуждена признать массовую панику среди «населения всей приграничной полосы», но при этом искренне не могла понять, откуда она взялась, если пробил час исполнения панславистских грез.

В столичных «патриотических» толпах происходило брожение ксенофобских настроений, которое, повышая градус напряженности, ненависти, готово было вылиться в немецкие погромы. Одним из первых и самых масштабных стал погром 22 июля в Петербурге. В этот день на Невском проспекте состоялся очередной патриотический митинг «союзников». Как всегда, несли национальные флаги и портреты императора. Толпа разрасталась за счет присоединявшихся к ней зевак. Прозвучало предложение двинуться к германскому посольству. В Москве, Тифлисе и других городах толпы «патриотов» уже предпринимали попытки прорваться к консульствам враждебных держав, однако тогда их сдерживала полиция; в этот раз власти предпочли не вмешиваться, к тому же им было известно, что сотрудники посольства к тому времени успели покинуть здание (как позже выяснилось, не все). Перед тем как добраться до посольства, толпа «разогрелась» на редакции газеты «Цейтунг», забросав окна камнями. На улице Гоголя с ресторана «Вена» манифестанты сорвали флаги. Подойдя к посольству, толпа выломала ворота, высадила двери и ворвалась в здание. Как писала пресса, в первую очередь погромщики устремились на крышу, где располагалась массивная скульптура Диоскуров. Статуи обнаженных «отроков Зевса» скульптора Э. Энке были установлены в 1913 году и вызвали неоднозначную реакцию общества: консервативные обыватели с возмущением заявляли, что языческие персонажи по соседству с Исаакиевским собором оскорбляют их религиозные чувства. Также критиковали и само здание, спроектированное архитектором П. Беренсом в неоклассическом стиле, которое выбивалось из архитектурного облика площади. Подобные замечания высказывали А. Н. Бенуа, Н. Н. Врангель, Г. К. Лукомский и др. Вполне определенно высказался о здании М. Палеолог, как бы оправдывая действия черни, которую обвинил в акте вандализма: «Отвратительное как произведение искусства, строение это очень символично: оно утверждает с грубой и явной выразительностью желание Германии преобладать над Россией»[226].

Теперь же обывателям представилась возможность одновременно «удовлетворить» свои художественные и политические амбиции. Свидетели сообщали, что толпа первым делом устремилась на крышу, сорвала немецкий флаг и подняла на флагштоке российский, сбросила с крыши немецкий герб. Погромщики устроили символический самосуд над государственным символом Германии – утопили герб в Мойке. Также пытались сбросить и Диоскуров, но смогли одолеть только одну фигуру возницы, вторая повисла на выступе крыши. Во время погрома во внутренних помещениях обнаружили спрятавшегося германского подданного переводчика Альфреда Катнера. Его приняли за шпиона и убили на месте, нанеся «глубокие кинжальные раны». Впоследствии говорили, что его застали якобы за сожжением секретных бумаг, которые покидавшие в спешном порядке столицу работники посольства забыли захватить с собой (по другой версии, он прятался от громил на чердаке за ящиками, по третьей – был убит, спасая от вандалов статуи Диоскуров на крыше). Также бытовала версия, что Катнера убили сами немцы за то, что он «слишком много знал». Черносотенная «Земщина» выдвинула предположение, что именно Катнер был организатором рабочих протестов в июле.

Полиция тщетно пыталась прекратить погром, пожарные поливали из шлангов разбушевавшихся «патриотов», однако, когда бесчинствующая толпа, разбив мебель и хрусталь, добралась до винного погреба, стало ясно, что погром быстро не остановить. К тому же погромщики не собирались сдаваться полиции: попытки штурма здания отражались градом камней и прочих предметов, попадавшихся под руку. Одному из жандармов разбили голову. Погром продолжался до семи часов утра 23 июля. Разгромив немецкое посольство, толпа отправилась к австрийскому, однако полиции удалось не допустить погромщиков к зданию[227].

Периодическая печать сочувственно отнеслась к подобному выражению народного гнева, частично оправдывая действия толпы возмущением, вызванным оскорбительными действиями немцев по отношению к вдовствующей императрице Марии Федоровне, чей поезд, направлявшийся из Дании в Россию, был задержан в Берлине и отправлен обратно в Копенгаген. Кроме того, газеты упоминали об аналогичных эксцессах, произошедших с русским посольством в Берлине: после отъезда посла С. Н. Свербеева немецкая толпа ворвалась в посольство и разгромила его и находящуюся на территории посольства православную церковь[228]. При этом газеты переносили груз ответственности на представителей низших слоев общества, хулиганов, которые якобы были единственными инициаторами и участниками погрома. Газета «Вечернее время» сообщала, что первоначально