бумажную простынь, наполненную сомнительной цифирью, шлепать сандалетами по раскаленному асфальту в банк. А что ждет его в банке, хорошее или плохое, чашка горячего чая герба-мате или наручные кандалы, он не знал…

Иногда Москалев по шею высовывался из машинного отделения, подставлял лицо ветру, глотал воздух, стискивал его зубами, облизывал шероховатые сухие губы, улыбался и сам не ощущал того, что улыбается, шевелил ртом, словно бы пытался кого-то укусить, но этого не делал — он чувствовал себя свободным и счастливым человеком…

Уловив какое-нибудь незнакомое щелканье в работе машины, Геннадий словно бы пробуждался и немедленно нырял вниз: что произошло?

А произойти что-нибудь должно было обязательно, он это также ощущал. Спиной своей, затылком, корнями волос, обнаженной шеей, испачканной машинным маслом, руками, звенящими от солнечной жары висками…

Через двадцать с половиной часов они уже подходили к острову Пиратов, мрачной зеленой нашлепкой плавающему среди отчего-то потемневших океанских волн, бурунов, выметывающихся на поверхность из черной глубины, издающих странный звук, какой обычно издает резко затормозивший на асфальте автомобиль.

Звук этот насторожил Геннадия, он поднялся в рубку. Спросил озабоченно:

— Как погода на ближайшие два часа? Чего обещают?

Хуан, стоявший у штурвала, бодро махнул рукой:

— Погода ничего. Шторма не предвидится.

Он был либо наивным, либо очень доверчивым человеком, капитан Хуан: ровно через полчаса в правую скулу катера ударила крутая и сильная, словно бы отлитая из металла волна, катер на мгновение даже остановился и чуть не встал на дыбы, но мгновение прошло, и он двинулся дальше, нос катера запоздало задрался, пополз вверх, из рубки смятым растрепанным попугаем вылетел какой-то цветной журнал, прилепился к воде, мгновенно намок и ушел вниз, в глубину.

— Ничего себе, Матрена хвост задрала! — невольно воскликнул Геннадий и кинулся к машине.

Машина работала, хотя в голосе ее появился надсаженный хрип, но машина быстро одолела его, за хрипом последовал звон, словно бы корпус двигателя неведомая сила брала на излом, пыталась смять его, срезать тяжелые гайки и выдрать прокладки, но из этой затеи ничего не получилось, минута "Че" прошла и вновь послышался ровный, с едва приметными трещинами голос двигателя.

Волна, на которую карабкался катер, опала, сделалось тихо.

Что это было, что за ударная, похожая на железный вал волна? Можно было только догадываться, с чем они столкнулись.

Минут через десять на катер с голодным собачьим урчанием накатил новый вал и так хлобыстнул в нос, что Геннадий невольно сжался, обращаясь в сплошной комок мышц, подумал: сейчас во все стороны брызнут заклепки, но катер и этот удар выдержал. Недаром раньше говорили: советское — значит, отличное.

Вскоре огромные, какие-то кашляющие волны поползли одна за другой, — начался шторм. Всякое судно в преддверии шторма — именно в преддверии, за несколько часов до первого удара, — обычно старается найти какое-нибудь укромное место, тихий кусок воды, где можно отстояться, даже поправить снасти и подлечиться, а потом, когда шторм уползет, следует дальше. Потому в пути и капитаны судов, и штурманы вахт так внимательно следят за изменениями ветров и течений, за цветом воды и появлением белых шапок на морской глади, за сводками погоды, приходящими по радио, и вообще посулами и предсказаниями метеорологов, — все это очень важно. Но ни Хуан, ни Хосе на предупреждения стражей погоды не обратили никакого внимания… А они ведь были, предупреждения эти, были! Их просто не могло не быть, это противоречит правилам морской жизни.

Катер сполз с шипящей по-змеиному водяной горы, шлепнулся задом, украшенным бешено вращающимся винтом, в глубокий провал, образованный хвостом уползающей волны, очень похожий на бездонную пропасть, затененную тучами.

Улегся катер как надо, пузом на мелкую нервную рябь, гигантской сетью накинутую на океанский простор, деловито застучал двигателем. Геннадий выглянул из машинного отсека, засек на горизонте неровную строчку земли, с узелками гор и уходящими под урез океана впадинами, подумал, что валы появились не на ровном месте — явно где-то всколыхнулось морское дно, испуганная дрожь земли высоко взбила поверхность воды, родила несколько хребтов, которые, гремя каменно, словно бы и не из воды были сработаны, покатились к берегу…

С их катером валы не справились, силы не хватило, — и это хорошо, — но вреда на воде они принесут много, особенно ланчам — деревянным рыболовецким шхунам. В результате кто-то и в положении "гоп-стоп" — вниз мачтами, вверх килем окажется, и дырку в днище получит, либо вообще захлебнется в океанской толще, будучи не в силах выплыть из нее.

Москалев огляделся — не катится ли от горизонта новый вал? Вроде бы не катится, поверхность океана была и рябой, и полосатой, и кудрявой одновременно, — какой, собственно, и положено ей быть, в кружевах, но ничего опасного в этом сложном плетении Геннадий не засек.

На всякий случай он решил проверить машину.

Было душно. И тихо, — относительно, конечно, после рева гигантской волны, — но все равно очень тихо, необычно, словно бы они не по океану плыли, а заякорились в голубой бухте и ловили себе на обед рыбу, дышали теплым воздухом, — надышаться не могли и в свое удовольствие тягали сливочную рыбешку из прогретой глубины.

Тишина эта родила ощущение тревоги. Москалев облазил машину — минут пятнадцать потратил на это и еще раз убедился, что "советское — значит, отличное" (катер-то был построен в 1987 году, в советскую пору). Осмотром остался доволен.

В странной полой тиши неожиданно раздалось какое-то сверчковое свиристенье, оно быстро набрало силу, к свиристенью добавился новый звук, схожий со змеиным стрекотом, Геннадий отскочил от машины, хотел вымахнуть на палубу, посмотреть, откуда эта невидаль сочится, но не успел: в машинном отделении неожиданно сделалось темно, словно бы катер ушел в тень огромной скалы, в следующее мгновение открытый проем двигательного отсека накрыла водяная гора.

Она впечаталась в двигательный отсек целиком, с машины, которая только что была сухой, горячей — картошку можно было запечь среди гаек, — полились потоки воды. Москалева придавило к боку двигателя, едва не сплющило, в рот натолкало воды, правая нога застряла между двумя кронштейнами, — было больно, очень больно… Геннадий застонал.

Горькая соль ошпарила ему глотку. Дышать сделалось нечем. Вода, натекшая в отсек, шевельнулась всей своей огромной массой, сдвинулась опасно и вновь накрыла Москалева с головой. Она действительно могла легко расплющить не только человека, но и слона, и кого-нибудь еще, кто будет размером больше слона… Геннадий рванулся вверх, всадился головой в плафон.

В следующее мгновение вода со странным сухим треском, словно бы в ней лопались сучья неведомого дерева, стала уходить из машинного отделения.

Ушла не