Шрифт:
Закладка:
Мы, конечно, не должны ни на секунду верить Панкратову и принимать за чистую монету его сведения. Может быть, Царская Семья давала 300 рублей на нужды фронта, может быть, давала больше, а может быть, такого факта не было вообще, никто к Царской Семье с такой просьбой не обращался и все это выдумки Панкратова. (К слову сказать, ни в дневнике Государя, ни в дневнике Государыни это событие не упоминается.) Но примечательно другое: все это смел писать человек, ни дня не пробывший на фронте, в адрес Семьи, которая посвятила все свои силы и средства для победы русского оружия. Ведь с началом Мировой войны все свои средства Государь перевел в русские банки. После же революции эти средства Царской Семьи были взяты под контроль Временным правительством. Царская Семья была фактически лишена своих сбережений. «Фактически эти деньги были недоступны для Царской Семьи, — писал Н. А. Соколов. — Она жила на средства Правительства»{383}. Продукты закупались для Царской Семьи в долг. Повар Харитонов ходил к зажиточным людям Тобольска и просил в долг. Примечательно, что ни одному из этих зажиточных людей, обязанных, к слову сказать, своим богатством императорскому строю, а значит, и Государю Императору, не пришла в голову мысль о безвозмездной помощи Царской Семье. «Свершились позорнейшие для чести русского народа события: ходили по городу Тобольску и выпрашивали деньги у частных лиц на содержание Царской Семьи, — писали очевидцы. — Один из купцов дал денег под вексель, к великому бесчестью всех буржуазно-интеллигентных слоев русского общества, столь легко отказавшихся от святых исторических идеалов — прийти бескорыстно на помощь своему Императору»{384}.
Кобылинский показывал на следствии: «Деньги уходили, а пополнений мы не получали. Пришлось жить в кредит. Наконец, повар Харитонов стал мне говорить, что больше «не верят», что скоро и отпускать в кредит больше не будут»{385}.
Впоследствии Царская Семья была вынуждена отказаться от прислуги, многие из которой добровольно остались с нею.
В таких условиях даже триста рублей были для Царской Семьи значительной суммой. В свете всего вышеизложенного возникает вопрос: мог ли представитель правительства, кем являлся Панкратов, не знать об обстоятельствах финансового положения арестованной Царской Семьи? Конечно, нет. Он отлично знал о нем, но клеветал.
Эта клевета приобретает особо отвратительную форму, когда комиссар пишет о «скупости» Императрицы Александры Федоровны: «Она не была скупа во всех случаях, нет. Известны ее пожертвования на германский Красный Крест, уже во время войны. Известны ее дары Григорию Распутину. Да, Алиса была скупа для России. Она могла бы быть с людьми, которые готовы были жертвовать Россией»{386}.
Примечательно, что эти гнусности написаны Панкратовым уже после убийства Царской Семьи. Мы оставляем читателю самому судить, насколько комиссар Панкратов «любил» Царскую Семью и насколько это был «добрый и порядочный человек».
Вместе с Панкратовым в Тобольск прибыл и его помощник А. В. Никольский. Если о Панкратове общее мнение было скорее положительным, то о Никольском полностью отрицательным. Государь, который вообще всегда был очень сдержан в оценке людей, о Никольском оставил следующие записи в дневнике: «Прибыл новый комиссар от Врем. прав. Панкратов и поселился в свитском доме с помощником своим каким-то растрепанным прапорщиком. На вид — рабочий или бедный учитель»{387}. В другом месте Николай II называет Никольского «поганым»{388}.
Лица, близкие к Царской Семье, также резко отрицательно отзывались о Никольском: «Никольский был груб и непорядочен. (…) Не будь около нас Кобылинского, Никольский бы, пользуясь слабохарактерностью Панкратова, наделал бы нам много плохого».
Е. Н. Эрсберг: «Никольский был страшно грубый и недалекий. Он худо относился не только к Ним, но и к нам. Нам с разрешения правительства было прислано в ящиках из Царского лекарственное вино: «Сан-Рафаэль». Никольский, как увидал это, вскочил на ящики, давай их рубить и все вино уничтожил».
С. Гиббс: «Никольский был грубый. Они его не любили».
При этом во всех воспоминаниях приводится утверждение, что Никольский имел более сильную волю, чем Панкратов, и все антицарские выходки были его инициативой. «Оба они, Панкратов и Никольский, были ссыльные и были партийные люди, — вспоминала Эрсберг. — Никольский, кажется, был с более сильным характером, чем Панкратов. Вероятно, он влиял на него, и они стали читать солдатам «лекции». После этого солдаты стали разлагаться, и худые из них стали вести себя хуже с нами».
Думается, что версия «о добром и мягком Панкратове» и «злом Никольском» есть не что иное, как реализация преднамеренного плана тех сил, которые послали в качестве надсмотрщиков Панкратова с Никольским. «Мягкий и добрый» Панкратов должен был специально играть свою роль, так же как и Никольский. Первый, притесняя Царскую Семью, всякий раз мог развести руками и сослаться на «злого» Никольского, «недовольных солдат», гнев народа и прочее, а Никольский должен был продемонстрировать, как революционное правительство строго стережет «тирана». То есть повторялся спектакль с «добрым» Керенским, который ничего не мог поделать со «злым» Чхеидзе. Но эти спектакли вовсе не отрицают того факта, что и Панкратов, и Никольский по-настоящему не любили Царскую Семью и желали ей зла. Политика Панкратова и Никольского по отношению к Царской Семье была политикой Временного правительства и стоявших за ним сил — она заключалась во всяческом мучительстве над Царственными Узниками.
Отношения между Царской Семьей и солдатами охраны были неоднозначными. Солдаты, по словам Теглевой, «разделялись на две партии. Одна партия относилась к Семье хорошо, другая худо. Когда дежурили хорошие солдаты, Государь ходил к ним в караульное помещение, где помещались дежурные солдаты, разговаривал с ними, играл в шашки. Ходил туда к ним и Алексей Николаевич, и Княжны тоже ходили с Государем. Плохие — хулигальничали. Однажды они вырезали какие-то нехорошие слова на доске качелей, которыми пользовались Княжны. Однажды они перерыли широчайшей канавой ледяную гору, которую собственноручно делала Августейшая Семья при помощи свиты и прислуги. Этим они лишили ее в сущности единственного развлечения на воздухе»{389}.
Но даже многие солдаты, настроенные против Николая II, под влиянием его личности меняли свое отношение к нему. В. Криворотое в своем романе «На страшном пути до Уральской Голгофы» приводит один разговор, состоявшийся между Императором Николаем II и одним унтер-офицером отряда. Вообще, мы стараемся не приводить цитаты из художественных произведений в качестве тех или иных доказательств. Но с Криворотовым
