Кого-то вертящейся дверью колотят уныло и настойчиво опять по тому же самому месту. В зале настроение как на кладбище у могилы любимой жены. Колеса вертятся и скрипят.

После первого акта капельдинер:

– Не понравилось у нас, господин?

Улыбка настолько нагла, что мучительно захотелось биомахнуть его по уху…

– Мейерхольд – гений!!! – завывал футурист.

Не спорю. Очень возможно. Пускай – гений. Мне все равно. Но не следует забывать, что гений одинок, а я – масса. Я – зритель. Театр для меня. Желаю ходить в понятный театр».

Когда мы приехали в театре Мейерхольда, шла пьеса Юрия Олеши «Список благодеяний». Он был на спектакле. Я помню, что пьеса хорошо смотрелась, но в последнем акте не совсем понятно было, почему вдруг умирает героиня (играла Зинаида Райх).

– От шальной пули парижского ажана, – объяснил нам Олеша.

Мы пошли за кулисы к Мейерхольду. В жизни не видела более неуютного театра, да еще неприятного мне по воспоминаниям. В 1927 году здесь происходил диспут по поводу постановок «Дни Турбиных» и «Любовь Яровая» Тренева. Из двух «воспоминателей» – Ермолинского и Миндлина – последний все же ближе к истине хотя бы потому, что отметил, как с достоинством держался М. А.: не задыхался, руками не размахивал, ничего не выкрикивал, как сообщает об этом Ермолинский (журнал «Театр», 1966, № 9).

Журнал «Огонек» частично опубликовал стенограмму этого диспута (№ 11, март 1969 г.).

М. А. выступил экспромтом и поэтому не очень гладко, но основная мысль его выступления ясна, и настойчивый преследователь Булгакова Орлинский получил по носу.

Я живо представила себе, как в далекие времена происходило судилище над еретиком под председательством Великого Инквизитора… Нужно отдать должное бедному моему «еретику» – он был на высоте.

Мне хочется попутно сказать несколько слов о Юрии Олеше. Когда в 1965 году вышла его книга «Ни дня без строчки», я с жадностью принялась ее читать в тайной надежде увидеть хоть несколько строк о Булгакове. Ведь они долго работали вместе, их пьесы игрались в одном театре, Олеша бывал у нас, М. А. называл его «Малыш» и отнесся так снисходительно к «шутке», когда Олеша мистифицировал Булгакова, послав ему «вызов» в ЦК. Кому-кому, а уж Олеше логикой взаимного расположения было положено вспомнить М. А. Но нет, не тут-то было – ни строчки. Что это? Умысел ретивого редактора? Как-то мне не верится, что в рукописи не было даже ни разу упомянуто имя писателя Булгакова.

В предисловии отмечена скромность автора книги. Привожу цитату:

«Когда репетируют эту пьесу, я вижу, как хорошо в общем был написан «Список благодеяний». Тут даже побольше можно применить слова: какое был он замечательное произведение!..»

И еще: «У меня есть убеждение, что я написал книгу «Зависть», которая будет жить века. У меня сохранился ее черновик, написанный мною от руки. От этих листков исходит эманация изящества. Вот как я говорю о себе!»

И последняя цитата, после конфликта с газетчиком у киоска: «Думал ли я, мальчик, игравший в футбол, думал ли я, знаменитый писатель, на которого, кстати, оглядывался весь театр, что в жаркий день, летом, отойду от киоска, прогнанный, и поделом».

Чехов так бы никогда писать не стал. Булгаков о себе тоже никогда бы так не написал.

Разве это называется скромность?

1931 год ознаменован главным образом работой над «Мертвыми душами», инсценировкой М. А. для Художественного театра. Конечно, будь воля драматурга, он подошел бы к произведению своего обожаемого писателя не так академично, как этого требовал театр. Да он и представил другой, свой любимый вариант или, вернее, план варианта: Гоголь в Риме. А затем Гоголь исполняет роль Первого – ведет спектакль. Писал M. А. с увлечением и мечтал, представляя себе, как это будет звучать и смотреться со сцены. Текст почти целиком взят из Гоголя: скомпанован он был виртуозно. Но Станиславский не согласился с Булгаковым и остановился на академическом варианте.

Мака очень огорчился и все приговаривал: «Как жаль Рима!», «Где мой Рим?»

Булгаков не только инсценировал «Мертвые души», но и принимал участие в выпуске спектакля в качестве режиссера-ассистента.

В 1932 году «Мертвые души» увидели свет рампы (спешу оговориться: в книге М. Кнебель «Вся жизнь» ошибочно указан год выпуска пьесы – 1933). Основные роли разошлись так:

И. М. Москвин – Ноздрев

M. М. Тарханов – Собакевич

Л. М. Леонидов – Плюшкин

В. О. Топорков – Чичиков

М. П. Лилина – Коробочка

M. Н. Кедров – Манилов

В. Я. Станицын – Губернатор

Вскоре после премьеры, как-то днем, раздался телефонный звонок. К аппарату подошел М. А., сказал несколько слов, отложил трубку и обратился ко мне:

– С тобой хочет поговорить Константин Сергеевич. Я замахала руками, затрясла отрицательно головой, но, ничего не поделаешь, пришлось подойти.

– Интересный ли получился спектакль? – спросил К. С.

Я ответила утвердительно, слегка покривив душой. Видно, необыкновенный старик почувствовал неладное. Он сказал:

– Да вы не стесняйтесь сказать правду. Вам бы очень не хотелось, чтобы спектакль напоминал школьные иллюстрации.

Я уж не сказала К. С., что именно школьные годы напомнил мне этот спектакль и Александринку в Петрограде, куда нас водили смотреть произведения классиков…

Вспоминая сейчас прошедшие годы нашей пестрой жизни, хочется полнее сказать о некоторых чертах характера Михаила Афанасьевича. Он был как-то застенчиво добр: не любил афишировать, когда делал что-то хорошее.

Был такой случай: нам сообщили, что у нашей приятельницы Елены Павловны Лансберг наступили роды и проходят они очень тяжело – она страшно мучается. Мака мгновенно, не говоря ни слова, направился в родильный дом. Дальше вспоминает сама Елена Павловна спустя много лет, уже тогда, когда М. А. не было на свете.

– Он появился совершенно неожиданно, был особенно ласков и так старался меня успокоить, что я должна была успокоиться хотя бы из чувства простой благодарности. Но без всяких шуток: он вытащил меня из полосы черного мрака и дал мне силы переносить дальнейшие страдания. Было что-то гипнотизирующее в его успокоительных словах, и потому всю жизнь я помню, как он помог мне в такие тяжелые дни…

В более поздние годы к нам повадилась ходить дальняя родственница первой жены М. А.[17], некая девушка Маня, существо во многих отношениях странное, с которым надо было держать ухо востро. Работая на заводе, она однажды не поладила с начальством и в пику ему закатила такую истерику (воображаю!), что ее отправили в психиатрическую больницу. Правда, через несколько дней врач разобрался, что это притворщица, и выписал ее домой. М. А. спросил ее, на что же она рассчитывала, устраивая такие фокусы. «На вас, – не моргнув глазом, ответила она. – Я знала, что вы меня все равно во что бы то ни стало выручите!»

Вообще-то она была девка бросовая, но вот в доброте Михаила Афанасьевича ни минуты не