одновременно на всех площадках, и в интернете, и даже в «Обетованном» тем, кто не смог или не захотел выбраться в город. Подумают так, кивнут и разъедутся по городам и весям, каждый к себе домой. Завтра праздник завершится, и Онейск вздохнет спокойно. А пока ночь захлебывалась музыкой и смехом, горела последними приветами и объятиями на долгую память. И до всего этого яркого, мерцающего буйства, подаренного бесплатно, за то лишь, что мать Аджея решила подкинуть младенца именно в здешний детоприемник, городу Онейск не было никакого дела. Город хотел работать, растить детей и пить пиво по пятницам и иногда немного во вторник.

— …а я и говорю ей, не пойду я ни на какое родительское собрание, делать мне нечего! Сама иди, если тебе нужно. Я работаю по четырнадцать часов в сутки, а она вот, вместо того чтобы учиться, на фотографии этого блондинчика деньги спускает. Знала бы, малявка, как деньги-то эти достаются. Вот, говорю, усажу с собой рядом и покатаю одну смену, живо поймет тогда.

Гуров кивал. И думал о том, что было бы интересно знать, дышит ли сейчас «блондинчик». О том, что сегодня, между половиной второго и четырьмя часами дня, что-то произошло. Аджей собирался ехать с ним, выбирать самый большой букет, знакомиться с Марией, слушать байки Крячко и учиться жарить шашлыки. Но тревога о Насте, девушке-инженере, далекой от мира искусства, взяла верх. Он вышел из квартиры на Ульянова, направился к себе. И не сел в поезд. Неизвестность душила, опутав горло не хуже ремня, заставляя проталкивать воздух в легкие. В то, что Полонский просто отключил телефон, Гуров не верил. Не отключит телефон тот, кто в двадцать первом веке способен написать записку от руки и оставить ее в холодильнике. И трубку Полонский сжимал в руке крепко, как билет в другую жизнь. Пока кто-то или что-то эту трубку из его руки не выбило.

Витя уже стоял у подъезда, рядом со своей неприметной «Ладой», и выглядел в штатском гораздо моложе своих лет. Когда Гуров, расплатившись с таксистом, выскочил из автомобиля и, не теряя времени, направился прямо к двери под ярким белым фонарем, Виктор последовал за ним, задав единственный вопрос. Гуров в который раз с момента знакомства с Сизым почувствовал благодарность провидению за то, что оно послало ему неболтливого и понятливого напарника.

— Мы точно не верим, что у него могли измениться планы?

— Нет.

— Принято.

Бежевое нутро подъезда, снабженное сенсорным освещением и цветами на широких подоконниках, было полно любви. До третьего этажа стены, а местами и потолок, были исписаны признаниями, заклеены фотографиями, визитными карточками или просто клочками бумаги с номерами телефонов. После третьего же эта вакханалия нежности заканчивалась. Фанатки, очевидно, решили, что выше своей квартиры кумиру подниматься незачем, орлы наверх не смотрят. Гуров остановился на площадке между вторым и третьим, глядя на щель приоткрытой двери. Тишина в подъезде стояла звенящая. Он понимал, что надеяться на то, что Полонский внутри и по случайности не издает никаких звуков и оставил открытой дверь, глупо. Но все же стоял и прислушивался к гулкому безмолвию.

— Это чего это вы тут? Чего надо-то? Вот полицию вызову, доходитесь!

Старушечий голос раздался со второго, и Виктор молча указал на глазок двери, из-за которой им грозили. Достал из кармана удостоверение, раскрыл его и не спеша двинулся по ступенькам вниз.

— Мы из полиции, бабушка. Вы не волнуйтесь.

Но бабушка была совсем не прочь поволноваться. Сизый не успел преодолеть расстояние, отделявшее его от двери, как та уже распахнулась, и на пороге возникла сухонькая старушка с острыми глазами и таким же острым носом.

— А чего это полиция? Так и знала я, что тот, второй, натворил бед каких-то. Тут же девицы сидят обычно, когда этот шут, сосед наш, приезжает…

Гуров глубоко вздохнул и заставил себя успокоиться. То, что каждая минута на счету, еще, в общем-то, и не доказано. Он уже почти извлек свое удостоверение, когда понял, что под «тем, вторым», натворившим бед, старушка имела в виду вовсе не его. Сощурился и максимально вежливо спросил:

— Какой второй, сударыня? Вы что-то видели?

О, имея в соседях Полонского, она наверняка видела много интересного, причем ежедневно. На «сударыню» свидетельница отреагировала живо, и желание помочь следствию продемонстрировала тут же, однако вскоре ее пришлось прервать, сфокусировав на нужном им вопросе. О том, как подъезд регулярно «то портять, то закрашивають» и «сил никаких больше нет» — торжественно пообещали послушать в следующий раз и во всем разобраться.

— Обычно же девицы сидят тут, слезы льют. Я-то все вижу, чтобы никакая дурочка руки на себя не наложила у меня под дверями, глаз да глаз нужен… А тут, смотрю, сегодня, прямо с утра, парень сидит. Стоял сперва, а потом сел. Устал, наверное, ждать, несколько часов пойди-ка постой. Охота пуще неволи, дожидался, значит. Ну и я не могу же весь день у глазка сидеть, уже и стул рядом поставила, а все одно отбежала, Робертика покормить, — Робертик, точнее полновесный Роберт, обычная коротколапая дворняжка, откормленная до состояния годовалого порося, терся об ноги хозяйки. Та пошатывалась, но крепко держалась за косяки, продолжая рассказ. Гуров слушал, поглядывая наверх и сгорая от нетерпения. — Слышу, прошел наверх сосед наш, полячишко или чех, не знаю, но дверь открылась. А дома-то новые, стенки тоненькие, все-все слыхать… И пусто на площадке. Прошел тот, первый, вместе с ним, значить. Поговорили они, потом упало что-то. Робертик, сыночек мой, лаял, не разобрать мне было, но от двери я уже ни шагу! И вот смотрю, спускаются, да в обнимку! Я дверку-то и распахнула, что стряслось, спрашиваю? А этот, вежливый такой, говорит: «Плохо ему стало, бабушка. На воздух выведу, «Скорую» вызовите, пожалуйста». Ну я и побежала вызывать, хотя сама-то чую отлично, несет от него химией, не продохнуть. Да все наркоманы они. Кого ни возьми, хоть богатые, хоть бедные. Вызвала я «Скорую», телефон у меня стационарный, не доверяю я этим трубкам-то. А их и след простыл. Неблагодарный молодняк сейчас пошел, никакого уважения…

— Благодарим за бдительность, вы образцовый гражданин, бабушка. На таких, как вы, страна до сих пор и держится.

Ни тени улыбки не промелькнуло в глазах Сизого. И когда они запирали за собой дверь в пустой квартире Полонского, польщенная старушка продолжала говорить.

Квартира была так же, как и у Толика, однокомнатной, государство не баловало сирот. Аджею, в отличие от Милованова, жилье досталось в новом доме, но, покинув Онейск, жил он