когда прямо внутри твоего организма происходит такая метаморфоза, одобренная Всемирной Организацией Здравоохранения.

Собрав все необходимое, я зашел в каюту дяди Коли. Седой мужчина, только что потерявший два пальца, собирал чемоданы в окружении сочувствующих лиц. Среди них я увидел Дмитрия, нового стармеха. Дед активно пытался содействовать электрону, несмотря на постоянные уговоры дяди Коли предоставить ему трудиться в одиночку.

Довольно необычно наблюдать за тем, как раненный человек одной рукой укладывает вещи в недра огромного вместилища, купленного буквально месяц назад в Йокогамском магазинчике, пропахшем ароматическими свечами и японской педантичностью. Дядя Коля двигался энергично, озвучивая каждый предмет, за который хватался.

– Так, еще полотенце надо, две футболки, штаны…

С каждым словом в чемодан отправлялось по бесформенной куче одежды, неравномерно собирающейся внутри комками похлеще, чем в плохо сваренной манной каше.

– Надо еще захватить жене мыло, – замерев, сказал электрон и открыл нижнюю дверцу письменного стола, где лежали свертки всевозможных цветов, накопленные за годы существования судна. Мессман каждый месяц кидает под дверь два кусочка, что превышает реальное потребление, и поэтому в каюте остаются огромные запасы как раз для тех, кто способен даже после получения увечья тырить казенное имущество, пусть и в микроскопических масштабах.

Почему-то мне показалось, что дядя Коля и в отеле способен прихватить пакетик зубочисток, а может, даже целый халат.

– А вот это ты правильно, – прокомментировал Никита. Второй механик знал толк в подрезании мелочей, и такими действиями легко можно было заслужить его одобрение.

Пока несколько моряков настороженно приглядывали за электроном, я на скорую руку оформил ему документы и дал несколько бумажек на подпись. Повезло, что дядя Коля был правшой, а пальцы срезало на левой руке. Ничто не помешало исполнить ему святой бюрократический долг.

Зазвонил каютный телефон.

– Третий помощник, – представился я.

– Это Василий Петрович. Нам сейчас передали, что чемодан останется здесь. С собой надо взять только самое важное.

– Понял, – ответил я и положил трубку.

– Что там? – с беспокойством спросил Дмитрий. Хотя стармех находился тут всего несколько дней, за дядю Колю он единственный переживал, как за родного. Больше никто не отображал столь яркую гамму чувств, пусть и через призму сдержанности, привитой с детства.

– Чемодан придется оставить, – серьезно сказал я.

– Не получится пока с мылом, – расстроился Никита. Вопрос художественной прихватизации занимал его больше остальных.

– Вы бы все равно оттащили его на мостик, – предложил Женя. – А вдруг возьмут.

– Хорошая идея, – одобрительно сказал дядя Коля. – Я готов.

Никому не дав помочь, электрон сам взял сумку с документами правой рукой и вышел в коридор, Никита гордо проследовал за ним в то время, как Женя с Дмитрием подхватили чемодан и увезли к лифту.

Троица отпетых преступников-беглецов-рецидивистов стояла на крыльце одного из ведущих авторов современности, голоса поколения, гордости всех крепководцев и кавалера дамы с ожирением второй степени Алуфтия. Который день события оставались на этой точке, не давая сюжету развиться во что-то более оформленное, нежели примитивный набросок персонажа, который даже не знал собственного имени.

– Мне кажется, или на нем лица нет? – удивился вышедший из оцепенения Натахтал.

И действительно, вместо привычных черт под копной светлых волос перетекало размазанное нечто, сочетающее в себе сразу всех людей – и одновременно никого. Вальяжная фигура писателя стояла в дверном проеме, ожидая, когда же проснется фантазия автора.

– Спасибо, капитан очевидность, – ехидно ответил Серетун.

– Что за странное выражение? – удивилась Астролябия. – Никогда такого не слышала.

– Это у них так говорят, – кивнул чародей в сторону воителя.

– С каких пор? – начал спорить Натахтал. – Ты сам эту фразу придумал.

– А вот и нет, – парировал Серетун. – Я знаю о твоем настоящем мире больше тебя самого, Сеня. Положено мне.

– Сейчас же никто не пишет книжку, – взволнованно шепнула Астролябия волшебнику на ухо.

– Больше двух говорят вслух, – обиделся Натахтал и повернулся к Алуфтию, изображая, что обнаружил в этой бесформенной прорве лиц хорошего собеседника. Воителя, как ни странно, совершенно не беспокоило, что мир находится в оцепенении. Он даже не заметил этого, будучи на своей волне.

– Ну, прости, – замялась красавица. – Это для твоего же блага, бедный мой.

Массивный повстанец даже не шелохнулся в ответ.

– Не думала, что ты такой ранимый, – вздохнула Астролябия. – Ты скоро все узнаешь, правда.

Боец стоял, как вкопанный, пока девушка продолжала распинаться:

– Что мне сделать, чтобы ты перестал дуться?.. Молчишь, да? Ну и пожалуйста! Все вы, мужики, одинаковые, – красавица почти сорвалась на крик. – Надо было заподозрить неладное, еще когда ты принял меня за проститутку!