такая. По другую сторону находится Джоэль Мокир, которого мы знаем намного лучше. Чрезвычайно жизнерадостный человек с блестящими глазами, у которого всегда найдется доброе слово для каждого. Он пишет с заразительной энергией, согласующейся с его в целом позитивным взглядом на будущее.

Гордон рискнул предположить, что в последующие 25 лет средние темпы экономического роста составят 0,8 % в год[301]. В ходе дискуссии с Мокиром он заявил:

Куда бы я ни посмотрел, везде виден застой. Я вижу офисы, в которых работают все те же компьютеры, на том же программном обеспечении, что и десять или пятнадцать лет назад. Я вижу магазины, в которых, как и раньше, сканируются штрихкоды, полки заполняются все также людьми, а не роботами, мясо и сыр по-прежнему нарезают люди за прилавком.

На его взгляд, современные изобретения просто не настолько прорывные, как изобретения, позволившие использовать электричество или двигатель внутреннего сгорания. В книге Гордона высказываются особенно смелые предположения. Он с удовольствием рассматривает инновации, о которых говорят футурологи, и последовательно объясняет, почему, по его мнению, ни одна из них не будет настолько определяющей, как появление лифтов или систем кондиционирования, а также почему ни одна из них не вернет нас в эпоху быстрого роста. Роботы не могут складывать белье. 3D-печать не окажет влияния на массовое производство. Искусственный интеллект и машинное обучение «не являются чем-то новым»[302]. Эти технологии используются по крайней мере с 2004 года, но ничего не дали для роста. И так далее.

Понятно, конечно, что ничего из того, что говорит Гордон, не исключает вероятности чего-то абсолютно неожиданного, возможно того, что какая-то невообразимая прежде комбинация знакомых ингредиентов окажется толчком для резких изменений. Однако он предчувствует, что этого не произойдет.

С другой стороны, Мокир предвидит яркое будущее экономического роста, подстегиваемого конкуренцией стран за лидерство в науке и технологиях. Эта конкуренция приведет к быстрому распространению инноваций по всему миру. Он видит потенциал прогресса в лазерных технологиях, медицине, генной инженерии и 3D-печати. Заявления Гордона о том, что за последние несколько десятилетий в фундаментальных процессах производства ничего особо не изменилось, он парирует следующим образом: «Инструменты, которые есть у нас сейчас, делают все, что у нас было уже в 1950-е, похожим на неуклюжие игрушки»[303]. В целом Мокир считает, что изменения и глобализация мировой экономики создают правильную среду для такого расцвета инноваций и такого преобразования окружающего мира, что мы даже не можем себе представить. Он предсказывает еще один фактор, который способен ускорить рост – мы сможем замедлить старение мозга. Это, безусловно, даст нам больше времени для появления лучших идей. Мокир, харизматичный и креативный в свои 72 года, является хорошим примером этого утверждения.

Тот факт, что два блестящих ума пришли к настолько противоположным выводам о перспективах экономического роста, подчеркивает сложность и неоднозначность этого вопроса. Именно в этой области предпринимаемые экономистами попытки (в основном безуспешные) прогнозирования оказались особенно жалкими. Вспомним лишь один пример, в 1938 году, как раз тогда, когда экономика Соединенных Штатов возвращалась к режиму высоких темпов роста после Великой депрессии, Элвин Хансен (который не был никем, он был одним из создателей модели IS-LM, изучаемой большинством студентов-экономистов во вводном курсе макроэкономики, и профессором Гарвардского университета) ввел термин вековая стагнация для описания состояния экономики того времени. На его взгляд, американская экономика больше не должна была расти, так как все составляющие экономического роста уже исчерпали себя. В частности, он полагал, что технологический прогресс и рост населения уже закончились[304].

В настоящее время большинство жителей западных стран, или их родители, выросли в эпоху быстрого роста и привыкли к нему. Роберт Гордон напоминает нам о более продолжительном периоде истории. Сто пятьдесят лет между 1820 и 1970 годами являются исключением, а не последующий период низких темпов роста. Устойчивый рост на Западе был практически неизвестен до 1820-х годов. За период с 1500 по 1820 год ВВП на душу населения в западных странах увеличился с 780 до 1240 долларов (в постоянных ценах) – жалкие 0,14 % роста в год. Между 1820 и 1900 годами, темпы роста составили 1,24 % в год, что в девять раз выше, чем в предыдущие триста лет, однако, по-прежнему ниже тех 2 % в год, которые мы наблюдаем после 1900 года[305]. Если Гордон прав и нам следует ожидать темпов роста в 0,8 % в год, мы просто вернемся к средним темпам роста за очень продолжительный период (1700–2012)[306]. Это не новая нормальность, это просто нормально.

Конечно, факт наличия устойчивого роста на протяжении долгого периода, который мы могли наблюдать на протяжении большей части XX столетия, является беспрецедентным, однако он не означает, что такой рост не может повториться. Сегодня мир богаче и более образован, чем когда-либо ранее, стимулы для инноваций на рекордно высоком уровне, а список стран, которые могут возглавить новый инновационный бум, расширяется. Может так случиться, как верят некоторые энтузиасты технологий, что темпы роста снова ускорятся в ближайшие несколько лет, на волне четвертой промышленной революции, и, возможно, подкрепляемые умными машинами, способными обучить себя разбираться в юридических тонкостях или шутить лучше людей. Однако может случиться и так, как считает Гордон, что электричество и двигатель внутреннего сгорания принесли нам лишь единовременный сдвиг в наших способностях производить и потреблять. Нам потребовалось некоторое время, чтобы занять новую высоту. Этот путь сопровождался высокими темпами роста, однако нет особых причин для того, чтобы ожидать их повторения. При этом, необходимо добавить, у нас нет явных доказательств того, что они невозможны. В целом ясно только то, что мы ничего не знаем и не можем узнать. Мы можем только ждать.

ВОЙНЫ ЦВЕТОВ

Родители Абхиджита не очень верили в игрушки. Он проводил долгие дни играя в солдатиков с цветами. Бутоны иксоры с их длинными стеблями и заостренными головками исполняли роль противников, якобы бросающими камни в его пехотинцев – длинные и мясистые листья портулака. Туберозы были военными медиками, которые оперировали жертв войны зубочистками и перевязывали их лепестками жасмина.

Как вспоминает Абхиджит, такие игры были для него самым приятным времяпрепровождением, что, безусловно, должно было бы учитываться при расчете его благосостояния. Однако ни одно из подобных удовольствий не входит в традиционное определение ВВП. Экономисты всегда это знали, но на этом следует заострить внимание. Когда рикша в родном для Абхиджита городе Калькутта берет выходной для того, чтобы провести время со своей возлюбленной, ВВП снижается, но как же может не вырасти благополучие? Срубленное в Найроби дерево увеличивает ВВП на затраты труда и полученную древесину, при этом никак не учитываются потерянная тень и красота. В ВВП отражается лишь то, что может иметь цену и продаваться.

Это важно, так как экономический рост всегда измеряется с точки зрения ВВП. В 2004 году, когда рост TFP снова замедлился после скачка, начавшегося в 1995 году, Facebook начал приобретать ту огромную роль, которую