над телами и их желаниями. Дальше следуют ритуалы поддержания того, что уже есть у взрослых членов племени, но оно есть в них за счет ритуала инициации – это инстанция самопринуждения к тому, чего не хочет тело. Тело хочет избежать боли, но ему причиняют боль, метками этого социального воздействия оказываются те уродства, которые сохраняются навсегда. Это следы того, что ты стал членом общества. Тебя будет принуждать общество не извне как вещь, но общество внутри тебя самого, но каким образом? Как устройство твоих привычек, как инстанция, учрежденная внутри твоего тела. Поскольку этому телу мы атрибутируем сознательную, эмоциональную, волевую деятельность, однако же устроенную так, как она могла быть устроена лишь после инициации. Вот как раз в продолжение инициации можно и должно было бы рассматривать ритуалы горевания, например, во время засухи или какой-то другой беды. Почему надо себя дополнительно мучить, когда группе и так нехорошо? – Именно для опознания ее единства, снова говорит Дюркгейм. Когда обстоятельства благоприятные, тогда единство опознается в совместной радости; когда неблагоприятные, от негативных коллективных чувств, от траура группы идет перенос на тело. Так сказать, на своей шкуре ты узнаешь, что группе как единству плохо, оно снова действует как высшая принуждающая сила в полноте своей реальности. Я бы сказал, что тут включаются механизмы, подобные инициирующим ритуалам, то есть это напоминание о том, как приходилось преодолевать аскезой животные желания тела, поддержание этого устройства самопреодоления, встроенного в человека в процессе перехода во взрослость.

Еще раз, суммируем: соединяясь во время празднеств, люди ощущают единство, заражаясь друг от друга радостным возбужденным ощущением силы. Оплакивая умерших, они доказывают для себя, что, несмотря на то, что племя потеряло одного из своих членов, группа продолжает быть единой. Несмотря на потерю, – в этом смысл оплакивания, – мы едины. Ограничения, которые они налагают на себя в тех или иных случаях, запреты и прямые указания на причинение себе страданий, которые попирают непосредственные потребности тела, позволяют подтвердить существование высшей инстанции, присутствие общества внутри каждого из членов группы. И ритуал инициации есть то, посредством чего эта инстанция учреждается. Это грубое представление, но в самых общих чертах это выглядит у Дюркгейма именно таким образом. Вы видите, что инициация и траур по механизму и результату действия попадают у меня в одну категорию, а репрезентация и коммеморация не акцентированы; напоминаю, что Дюркгейм их рассматривает, располагая по-другому в рамках своего изложения, но я постарался вычленить самое устройство его аргумента.

Как это все соотносится с современным положением дел? Я уже говорил, что Дюркгейм много внимания уделяет происхождению логики и основных категорий познания. Но одновременно он озабочен проблемой социальной солидарности в современном обществе, и он показывает, что никакое общество, в том числе современное, не может существовать без идеалов, без сакрального, без ритуалов и тому подобного. Множественные обряды, производящие и поддерживающие социальное единство, обладающее неочевидными, сакральными свойствами, не противоречат идее развития современного знания, абстрактным категориям пространства и времени, всей науке модерна, которая казалась опасным вызовом религии. И, конечно, в работающее общество через системы классификаций, запретов, правил и обрядов встроены мощные мотивационные «батарейки». Они истощаются только там, где ставка делается на правильные идеи, безжизненные и неинтересные. Разделять общие ценности, знать о том, как правильно, угрожать санкциями и бояться санкций за неправильное поведение – всем этим общество не удержишь. Нужны не только представления, но и чувства, не только идеи, но и действия, не только прозрачность просвещения, но сакральность религиозного. Логика нормативности непрозрачна, несмотря на дух просвещения и развитие интеллекта.

Многие из этих рассуждений Дюркгейма актуальны по сей день. Но продолжение они получили в разных форматах: и через развитие его идей, и через прямую борьбу с ними.

Лекция 8

Георг Зиммель. Жизнь и труды. Понятие обобществления

Сегодня мы переходим к великим немцам – Георгу Зиммелю и Максу Веберу. Первым из них мы рассмотрим Георга Зиммеля – и потому, что по возрасту он старше (годы его жизни 1858–1918), и потому, что труды по социологии он начал писать раньше Вебера, и потому, что Вебер, в известном смысле, – это завершение или вершина эпохи в истории социологии. О Вебере мы поговорим в конце курса, а Зиммель, несмотря на его уникальность и самостоятельное значение, может, конечно, показаться подготовительным этапом для понимания Вебера. Это несправедливо. Нужны отдельные усилия, чтобы представить социологию Зиммеля как особый, до сих пор актуальный проект.

Зиммель был самым популярным социологом Германии своего времени. Популярным – то есть известным в широких кругах, как профессиональных, так и просто культурных. Его более всех других социологов переводили при жизни, а еще он сам писал на иностранных языках, на английском, французском, итальянском осталось очень много его работ, в собрании сочинений на них ушла пара томов. Но эта популярность не имела автоматического продолжения в университетской карьере. Зиммель попытался в Германии проложить себе дорогу именно как социолог. Но, в отличие от Франции, где Дюркгейм получил мощную административную поддержку и продвинулся на центральные позиции, в Германии отношение к социологии было подозрительным, недоброжелательным, идентификация себя как социолога была рискованным делом. Если бы тогда в университетах велись индексы цитирования, особенно индексы цитирования в ведущих иностранных журналах, – думаю, Веберу вообще бы ничего не светило, его бы изгнали с позором и никогда не взяли бы на работу. А Зиммель получал бы три оклада. Но на самом деле все было наоборот. Макс Вебер очень рано стал профессором, и потом, хотя его карьера прерывалась из-за проблем со здоровьем, все же в конце жизни он еще мог себе позволить выбирать тот университет, в котором примет приглашение и займет кафедру. Зиммель, при всем старании, так и не смог стать профессором почти до конца жизни, а первая профессура по социологии появилась в Германии уже после его кончины. Проблема заключалась (и затрагивала не одного Зиммеля) в крайне косной системе образования Германии, внутри которой было необычайно трудно продвинуться, особенно если против тебя соединялись какие-то серьезные силы. Вообще-то и Тённису долгие годы не удавалось получить штатное место, и, кстати говоря, Гуссерлю. Такой знаменитый ученый, как Роберт Михельс, вообще уехал в Италию, отчаявшись получить место в Германии. Но как-то сложилось мнение, что в случае Зиммеля несправедливость была совершенно вопиющей.

Прибавление. В этом месте я бы хотел процитировать