— Инструмент действительно очень старый, — подтвердила старуха, — мой сын приобрел его в одной семье много лет назад.

— Разве ваши девочки не учатся музыке? — спросила Марина.

Старуха посмотрела мимо нее и без всякого выражения в голосе сказала:

— Мой сын трагически погиб месяц назад.

— Мама, — укоризненно шепнула женщина.

— Мой сын трагически погиб, — повторила старуха, не глядя на невестку, точно ее тут и не было. — С того дня никто из нас не открывал крышку инструмента.

Бабушка, которая уже чуть было не прикоснулась к клавишам, отвела руку.

— Нет, прошу вас, — с некоторым высокомерием продолжала старуха, — вы должны попробовать, конечно.

— Может, вы нуждаетесь в деньгах, — участливо произнес отец. — Не могу ли я чем-то вам помочь...

— Мы безусловно нуждаемся в деньгах, но ничем помочь вы нам не можете, — отрезала старуха.

— Мама! — воскликнула женщина.

— Помолчите, Анна. Лелдэ, — обратилась старуха к девочке, — вытри, будь добра, пыль. Геля, пододвинь кресло.

— Какое совпадение, — пролепетала мама, — нашу старшую тоже зовут Геля.

— Но вы не латыши? — спросила женщина.

— Нет, и имя у нее русское — Ангелина, Геля.

— Нашу зовут Геленой, отец был наполовину поляк...

— Анна, эти подробности людям ни к чему, — сказала старуха.

Серафима Георгиевна ударила по клавишам, и блистательная мазурка Шопена сверкнула из-под ее рук.

— Мать, у людей горе, что-нибудь потише, — сказал по-немецки отец.

Бабушка оборвала мазурку и пробежала по клавишам гамму.

— Сколько стоит ваш инструмент? — спросил отец.

Старуха назвала цену.

Таких денег у Стратоновых не было. Но стихия сострадания уже подхватила отца.

— Инструмент прекрасный, — подтвердила бабушка, — чуть западает соль второй октавы, но это пустяки.

— Отчего же, — возразила старуха, — мы вызовем мастера, не беспокойтесь. Мы продадим инструмент только в хорошем состоянии.

Бабушка еще раз пробежала пальцами клавиатуру и заиграла фантазию Шопена. Марина посмотрела на старуху и чуть не вскрикнула: та стояла совсем бледная, сжав зубы как под пыткой. Женщина, похожая на Марину, качнулась и, схватившись рукой за грудь, бросилась вон из комнаты.

— Держите себя в руках, Анна, — слабым голосом ей вслед сказала старуха.

Глаза у Таи наполнились слезами, она протянула руку и погладила младшую из девочек по голове. Та удивленно посмотрела на нее, перевела взгляд на бабушку и отодвинулась.

— Решено, — сказал отец, — завтра утром я договорюсь с грузчиками.

— Может быть, вы еще передумаете продавать инструмент, — произнесла бабушка, — у вас растут девочки...

— Не дай вам бог на старости лет потерять сына, — усталым голосом ответила старуха.

Серафима Георгиевна опустила крышку рояля, и Марина вздрогнула: ей показалось, что они все сейчас должны пройти и кинуть на этот черный ящик горсть земли. Нет, нет! Рояль, как троянский конь, со скрытой в нем похоронной музыкой будет в ее доме?.. Нет, нет!

— Всей душой сочувствую вашему горю, — сердечно сказал отец.

— Благодарю, — отозвалась старуха. — Лелдэ, проводи, пожалуйста людей.

— До свидания, — прошептала девочкам Геля.

— До свидания, — дружно ответили те.

«Ни за что, — думала Марина, — ни за что не позволю им купить эту вещь со следами чужого горя. Им не вырвать на это моего согласия. Им без него не принести и не поставить эту вещь в дом, где...»

...Вырвавшись из дупла, разгневанно орала кукушка. Часы тикали, но время, как раненный в живот зверь, ревело, выбрасывая из отворенных жил живую кровь живых и прах мертвых, вещи и произведения искусства, мелкие соображения и великие мысли, мамонтов, мотыльков, рояли и пудреницы, и ветер весны над городом, раздувая щеки, гнал по небу ампирные облака.

2. Предлагаемые обстоятельства

Тая вернулась домой поздно, но застала сказку в самом ее «жили-были». Мама с воодушевлением, от которого ее лицо помолодело, рассказывала Геле, как она написала сегодня жалобу на продавщицу магазина. Старшая дочь с таким же воодушевлением внимала ей, будто речь шла о какой-то грандиозной победе. Увидев в дверях комнаты младшую, мама запнулась, но перевела взгляд на Гелю и, черпая вдохновение в ее доверчивом восторге, продолжила свое повествование...

Она стояла в очереди за окороком. За исключительным, совершенно постным окороком тамбовским. Продавщица, мстя очереди за свою несовершенную личную жизнь, отпускала медленно, с издевочкой в движениях большого, уставшего за день тела. Мама для пущей убедительности в двух словах описала пеструю очередь и голоса протеста из самой ее глубинки, где терпеливо стояла она сама. Люди, раздраженные медлительностью продавщицы, робко, но роптали. (Тая прошла в коридор и сняла шубу.) ...И тут довольно нахальная особа, знаешь, из тех, кто не привык стоять в очередях, с перстами, отягощенными кольцами, очевидно знакомая продавщицы, скорее всего сама продавщица из галантереи или же из магазина «Книга», а может, и не продавщица вовсе, а парикмахерша, маникюрша или прочий нужный человек, одним словом, без очереди: полкило. (Геля кивнула.) А он, окорок, уже кончается. Та, что в перстнях, парикмахерша или маникюрша, шепнула что-то продавщице, отпускавшей окорок; продавщица, перегнувшись через прилавок, что-то интимно шепнула ей в ответ, и они скрепили свой тайный сговор и дружбу пятьюстами граммами тамбовского окорока, самой постной его частью. Очередь двигалась медленно, терпеливо, окорок таял. И тут к продавщице подошел юный нахал, возможно, директор кинотеатра или грузчик из мебельного, и, не сказав ей ни слова, протянул чек и получил четыреста граммов. После этого продавщица обратилась к следующей покупательнице. Заметь, что эта покупательница, когда перед ее носом влезли без очереди, ни слова не произнесла, вот как привыкли к хамству. (Геля сказала: «Да! Да!» — и прищелкнула языком от возмущения.) Покупательница была, оказывается, без чека, потому что обычно, пока окорок не завесят, не знаешь, сколько выбивать, но она не знала порядков, то есть беспорядков в этом магазине. Продавщица буркнула ей: «Ступайте в кассу» — и обратилась ко мне, продолжала мама. Та женщина сказала ей: «Ну вы уж завесьте мне, а то в кассе очередь, и пока я вернусь с чеком, окорок может кончиться». Но продавщица, вперив в нее ядовитый взор, заявила: «Успеешь, а нет — так не моя печаль».