и питья хватает для всех. Но давайте еще раз оглядим залу. Смотрите, вот пошел танцевать со своей кузиной директор Судебных учреждений Шикиньо Маркес. Крато Монтейро ни на шаг не отходит от жены доктора Медины, прелестная женщина эта Коншинья! Хирург Фонсека-и-Соуза третий раз танцует с мулаткой Грасиетт, у него слабость к молоденьким незамужним девушкам легкомысленного поведения. Грасиетт очень опасная особа, она любит кружить головы женатым мужчинам. А вот поглядите, рядом со мной высший судейский чин, ныне пенсионер, Оливейра Гама, которого прозвали Жоаном Чернушкой. У него немного мозги набекрень, он обожает рассказывать пикантные анекдоты. Оливейра Гама развалился в кресле и с наслаждением перемывает кому-то косточки. А теперь взгляните на кирпично-красную физиономию директора Информационного центра, обжоры и выпивохи, вон он сидит на диване в окружении пустых стаканов из-под виски, а молодые люди подтрунивают над ним. А какая панорама открывается с веранды седьмого этажа, где живет Мирандинья! Отсюда видны огни вечерного города, бухта и вдалеке очертания залива; с океанского побережья доносятся порывы свежего ветра, то сильные, то едва ощутимые, но неизменно-несущие прохладу; на веранде тоже сидят гости, со своего места я вижу Томазиньо Медейроса, он беседует с Манекасом, администратором анклава Кабинда, и замечаю главного редактора газеты «Диарио де Ангола», уж наверное, он уединился здесь с Луизой Перпетуа, светлокожей мулаткой, отличающейся изысканными манерами; время от времени она публикует в его газете лирические стихи собственного сочинения, но язычок у нее ядовитый, точно змеиное жало, она супруга Монтейриньо, преподавателя колледжа; рассказывают, однажды он накрыл их с поличным, но ничего не стал предпринимать, эдакий ротозей; однако не стоит перечислять остальных гостей, это ничего не даст для нашего рассказа, тем более читателю и без того уже ясно, что за публика собралась у моего друга. Итак, гости танцуют, едят, пьют, курят, шумят, смеются, шутят, несут околесицу, рассказывают анекдоты, злословят по поводу правительства, сидят по углам или бродят по комнатам, на веранде, по всей квартире. В разгар пирушки раздается стук в дверь. Бог мой, кто еще к нам пожаловал? Ну конечно, это Жижи, без Жижи не обходится ни одна попойка, Жижи никогда не танцует или танцует очень редко, мало говорит и совсем не умеет слушать собеседника, или это только так кажется, зато пьет он не переставая и при этом почти ничего не ест — отщипнет кусок мяса, ухватит еще кусочек чего-нибудь и с таким же мрачным видом, как вначале, возвращается домой. Падать Жижи не падает, даже когда споткнется, и способности соображать не теряет; с неизменным стаканом виски в руках он слоняется из угла в угол или забьется на кухню и начинает рыться в баре, где во льду стоят бутылки, а потом с интересом разглядывает всевозможные таганки и кастрюли на плите. «…Он садился обедать, а так как был он от природы флегматиком, то он начинал с нескольких десятков окороков, с копченых бычьих языков, икры, колбасы и других на-вино-позывающих закусок»[19]. Это отрывок из книги Рабле о Гаргантюа, человеке-великане, сыне Грангузье и Гаргамеллы. Жижи далеко до Гаргантюа, он совсем не такой. Жижи мало ест и много пьет, что и отличает его от Гаргантюа, отца Пантагрюэля, человека, похожего на бездонную бочку: чем больше он ел, тем больше ему хотелось. Так вот, Гаргантюа, если верить хронике, был великаном, а Жижи тощий как щепка, не следует об этом забывать. «Вволю наигравшись, просеяв, провеяв и проведя свое время сквозь решето, Гаргантюа почитал за нужное немножко выпить — не более одиннадцати кувшинов зараз, а потом сейчас же вытянуться на доброй скамейке или же на мягкой постели да часика два поспать сном праведника.

Пробудившись, он некоторое время протирал глаза. Тут ему приносили холодного вина; пил он его с особым смаком»[20]. На рассвете у гостей Мирандиньи вновь просыпался аппетит и они набрасывались на еду: все так вкусно, пальчики оближешь. Одного Жижи ничто не интересовало, кроме выпивки. «Потом рассудили за благо подзакусить прямо на свежем воздухе. Тут бутылочки взад-вперед заходили, окорока заплясали, стаканчики запорхали, кувшинчики зазвенели.

— Наливай!

— Подавай!

— Не зевай!

— Разбавляй.

— Э, нет, мне без воды. Спасибо, приятель!

— А ну-ка, единым духом!

— Сообрази-ка мне стаканчик кларету, да гляди, чтобы с верхом!

— Зальем жажду!

— Теперь ты от меня отстанешь, лихоманка проклятая!

— Поверите ли, душенька, что-то мне нынче не пьется!

— Вам, верно, нездоровится, милочка?

— Да, нехорошо что-то мне.

— Трах-тарарах-тарарах, поговорим о вине.

— Я, как папский мул, пью в определенные часы.

— А я, как монах, на все руки мастер: и пить, и гулять, и молитвы читать.

— Что раньше появилось, жажда или напитки?»[21]

Когда мы задали этот вопрос Жижи, он расхохотался как сумасшедший, но так и не сумел на него ответить. Жижи никогда не мог решить, что появилось раньше, жажда или напитки. И он отправляется за новым стаканом виски, возвращается и начинает изводить сидящего рядом собутыльника: «Ответь мне на такой вопрос, приятель: что сперва появилось, жажда или выпивка?» Мнения, к вящему удовольствию Жижи, расходятся. В одном только нет сомнений: когда выпьешь, сразу на душе легче становится. Он идет за новой порцией виски, возвращается со стаканом в руке, все такой же угрюмый, похожий на привидение и все так же спотыкается. Жижи расслабил узел галстука, снял пиджак, расстегнул рубаху сверху донизу, засучил рукава, брюки ему широки и едва не сваливаются с худого тела, волосы растрепались, под мышками выступили пятна пота. Окна распахнуты настежь, и в комнату проникает свежий ветерок — отрада для всех, кто живет и наслаждается жизнью. Мужчины снимают пиджаки и, следуя примеру Жижи, остаются в рубашках. Некоторые щеголяют в «балалайке», как называют рубашку с двумя карманами и короткими рукавами, «made in Масао»[22], из искусственного или натурального шелка, дамы в легких шелковых платьях с большим декольте, и все-таки все изнемогают от жары. Жара любого доконает. Гости посолиднее тяжело дышат, чертыхаются. Никаких признаков близкого дождя нет и в помине, наверное, он вообще никогда больше не пойдет. «Мирандинья, когда ты поставишь у себя кондиционер?» Ишь ты, куда хватил! Можно подумать, будто Мирандинье некуда деньги девать, ему, бедняге, надо внести ссуду за покупку автомобиля да еще долг погасить — в прошлом году он занял солидную сумму для своей дамы сердца. Все истомились. Наконец наступает ночь, а часа в два или три утра приходит прохлада и становится легче дышать. К этому времени гости снова плотно закусили, выпили, и вновь появляется охота шутить и