для того, чтобы осуждать невиновных. Ваши показания для нас очень ценны». И тут тетушку Жожу внезапно осенило. Ведь она сама обсуждала новость с подругами, сама рассказывала им то, что — слышала на Новой площади, или у себя дома, или где-то еще, не имеет значения, где именно. Она вдруг преисполнилась уверенности и решимости — так благотворно подействовали на нее слова доктора Лопеса де Барроса. Если так говорит Лопес де Баррос, ее земляк и двоюродный брат, уж кто-кто, а он-то законы знает как свои пять пальцев, этот человек отдает себе отчет в своих поступках, никто не помогал соотечественникам больше, чем он, и законы доктор назубок выучил, говорит — будто по-писаному читает, и никто не смеет его прервать, пока он пытается выяснить истину, — раз Лопес де Баррос так сказал, значит, нечего опасаться. И она отбросила колебания. «Да ведь то, что я расскажу, у нас ни для кого не секрет».

Тетушка Жожа дожевала орех кажу, допила вермут и поставила стакан на желтый индийский поднос, красовавшийся на черном лакированном столике, привезенном из Японии. «И вот я дала себе волю и пошла чесать языком. Такого судилища люди не припомнят за всю историю существования Минделу. В зале суда яблоку негде было упасть. Там собрались военные, собрался народ со всего нашего Саосенте, кто в шикарных туфлях, кто босиком. Пришли даже батраки и поденщики, что слушают по воскресным дням, как Жоржи Корнетин играет на гармонике. Они, конечно, не сидели в зале заседаний, а толпились на улочке, что ведет к зданию суда. Зато они топали ногами и кричали, как люди, от всей души наслаждающиеся зрелищем, которое доставляет им удовольствие. Многие остались на улице, ведь зал был битком набит. И с первой до последней минуты никто не тронулся с места, пока судья не зачитал приговор. Можете мне поверить, Жожа никогда не лжет. Про себя скажу: едва я начала говорить, мои милые, так меня понесло, понесло, и я уже никак не могла остановиться. Замолчала, лишь когда меня прервал адвокат: «Спасибо, нья Жожа, довольно». Пока я говорила, никто в зале даже не шелохнулся. Судья спросил: «Все, что вы сейчас нам рассказали, вы сами слышали?» — «Все, как есть, в точности вам изложила, господин судья». Посмотрела я на Пидрина, сидящего на скамье подсудимых, и подумала: откуда мне знать, отчего это с ним приключилось, виновата ли тут его дурная голова или еще что, только я, как свидетельница защиты, имею право рассказать все, что слышала, этого права у меня никто не отнимет, тем более что доктор Баррос тоже это подтвердил. Взглянула на жертву покушения, капитана Круза, — физиономия у него постная, губы поджаты — и вручила свою судьбу в руки божьи. Вы помните, в те времена провинившихся подвергали наказанию палматорио[17]? Разве зеленомысцы могли с этим примириться? На Саосенте и в Прае наказание это давно отменили, потому что все кругом возмущались и военный комендант получил анонимное письмо — сочинил его, судя по всему, ньо Афонсо, муж ньи Ноки, которого позднее в Таррафал отправили. Военный комендант приказал произвести расследование, расспросил людей, внимательно все выслушал, поразмыслил, и с палматорио было покончено навсегда. А капитан Круз, начальник Пидрина, был непроходимый тупица, да к тому же еще злой как черт. У него у самого было рыльце в пушку, он связался с одной женщиной, женой Лелы Баррадаса, особой весьма предприимчивой и неразборчивой, она никого не пропускала. Однажды Лела перехватил письмо капитана Круза, по промолчал и затаился. Когда же он отправился в отпуск в Лиссабон, прислал оттуда жене копию письма и возбудил дело о разводе. Теперь Эва второй раз замужем. Везет же людям! Так вот, этот капитан хороводился с Эвой и, кажется, собирался перевестись в Мозамбик, служить в тамошней полиции. Не любил он наших земляков, злобный был, как дикая кошка. Хуже, чем он, трудно было сыскать человека на всем архипелаге. Когда солдаты возвращались в казарму позже назначенного срока, он вызывал их к себе и жестоко избивал палматорио. Если бы он посадил провинившихся на гауптвахту или придумал еще какое-нибудь наказание, на зеленомысцев это бы не произвело никакого впечатления, они продолжали бы нарушать дисциплину, но зато палматорио действовало безотказно. Наши ребята из Монте-де-Сосегу, Шао-де-Алекрина и других населенных беднотой кварталов — народ отчаянный, привыкший ко всяким передрягам, они не являлись в казарму в назначенный срок и знать ничего не желали о комендантском часе и, уж конечно, не думали о наказании. А капитан каждый раз устраивал им взбучку. Но кому не известно, что зеленомысцы — народ гордый и не выносят телесных наказаний, хотя кого из нас не пороли в детстве, и здорово пороли. Итак, стоило кому-нибудь опоздать, как капитан Круз требовал виновного к себе в кабинет и тут уж ему доставалось на орехи. Однажды Пидрин пропустил сигнал к вечерней поверке и заявился в казарму только ночью, около часа. Едва он переступил порог, капитан вызвал его к себе. Пидрин, сын тетушки Мари-Аны, парень самостоятельный, в обиду себя не даст. Перед армией он несколько лет работал грузчиком в порту, но по нему никак не скажешь, что это голодранец, он ведь и в лицее учился, юноша с понятием. Как только капитан приказал ему явиться, Пидрин сразу смекнул, в чем дело, он знал, что в таких случаях бывает. Он подошел к двери капитанского кабинета, где уже ждали его капитан, сержант и капрал. Капитан велел ему войти. Пидрин вошел. «Почему ты опоздал к вечерней поверке?» — «Я не успел, господин капитан. Время спутал». На самом деле Пидрин ничего не спутал: он прекрасно знал, который час, знал, что опаздывает и что ему всыплют по первое число. Все это Пидрин знал назубок, но не было сил расстаться с красоткой Зулмириньей, которая казалась ему милее всех на свете, не мог он пожертвовать ее обществом ради вечернего построения. Не мог он расстаться с Зулмириньей и веселой компанией, которая танцевала под оркестр из гитары, скрипки и кавакиньо, наяривающий самбы. Славную вечеринку они устроили, Пидрин танцевал с Зулмириньей, сжимая ее в объятьях; то и дело касаясь щекой ее лица: «Милая, ты слаще меда!», а потом они улизнули на задний двор. Наступил час вечерней поверки, а он, словно зачарованный, все не мог сдвинуться с места, ничего вокруг не видел, кроме Зулмириньи. Капитан отдал приказ часовому, чтобы тот доложил ему, как только Пидрин явится. И вот он появился, часовой