Шрифт:
Закладка:
Недели через две «боевой отряд» возвратился со «славой». Его встречали барабанным боем. Был устроен «отчетный митинг», транслировавшийся по радио. Перед собранием всего коллектива отчитывалась девушка-активистка.
— Везде и всюду, — говорила она звонким голосом, — мы следовали указаниям товарища Линь Бяо и прежде всего старались разогнать и разгромить партийные комитеты…
Хунвэйбины Пекинского педагогического университета побывали в Хэфэе, Чанша и Гуйлине. Борьба, по их признанию, была ожесточенной, и повсюду их задача оказалась труднее, чем они рассчитывали. Так, например, в Хэфэе, высадившись на вокзале, они построились в колонну и двинулись разгонять хэфэйский горком партии и аньхойский провинциальный комитет КПК. Им удалось занять здание горкома и захватить в нем часть работников, но многие бежали и довольно быстро подняли местных рабочих.
По словам оратора, «обманутые массы» выступили на защиту «черного партийного комитета» и выгнали хунвэйбинов из занятых ими помещений. С обеих сторон имелись убитые и раненые.
Но в Хэфэе в общем дело обошлось сравнительно удачно. Полное поражение «посланцы Мао Цзэ-дуна» потерпели в Чанша. В отчете с горечью говорилось, что местный партийный комитет «заранее подготовил толпу обманутых масс». Народ блокировал хунвэйбинов прямо на вокзале. Им не удалось ни выйти в город, ни даже прорваться на площадь. Через несколько часов они вынуждены были уехать обратно.
Зато в Гуйлине, по их словам, провинциальный комитет КПК был «победоносно» разогнан. В общем оказалось, что двенадцать хунвэйбинов из отряда не вернулись. Они «геройски погибли за идеи Мао Цзэ-дуна» во время нападений на партийные органы в провинциях. Многие из вернувшихся залечивали в амбулатории свои увечья и раны.
Как-то я сидел в очереди к врачу вместе с девушками, одна из которых вернулась с юга. Они разговаривали о том, как много врагов у Мао Цзэ-дуна в партии и как упрямо они сопротивляются.
— Неужели они не понимают, что председатель Мао всех победит? — недоумевала одна из них.
— В Чанша нам было хуже всего. Там мы ничего не сумели сделать. Ну не беда. Мы еще вернемся!
— Придется снова съездить? — спросила ее подруга.
— Когда мы ехали, то думали, что нас будут встречать радостно. Не знала я, что есть люди, осмеливающиеся открыто подниматься против идей Мао Цзэ-дуна…
Подруга в свою очередь рассказывала ей новости об участии школьников в движении, об их ультиматумах и о том, сколько портретов и «юйлу» председателя Мао должно висеть в каждой жилой комнате при «новом порядке».
— Ты какие купила? — поинтересовалась вернувшаяся.
— Я взяла три средних, на каждую стену, где нет окна. Хочется еще маленькое «юйлу» повесить у изголовья, но я не смогла достать…
— Да, их все так раскупают, что маленьких не достанешь. А я отстала, не купила еще, недосуг…
— Ну, ты ведь только что приехала!
— Сегодня же пойду, а то неловко перед людьми.
Хунвэйбины возвращались не только с юга. Другие «боевые отряды» выезжали на северо-восток — от нашего университета, например, в Цзилинь — и на северо-запад. Они поддерживали связь со своими сторонниками на местах, даже если «победы» над местными партийными органами с первого налета и не удавалось добиться. В университете появились стенды, на которых вывешивались сообщения с мест — иногда в виде дацзыбао, а чаще напечатанные типографским способом листовки с фотодокументами. На них можно было видеть замученных людей, изуродованные трупы, сараи с петлями и крючьями для пыток и убийств. Особые стенды предназначались для Аньхоя, Ганьсу, Сиани, Чунцина, Фуцзяни и других мест, напоминая сводки с фронтов гражданской войны.
В своих листовках хунвэйбины клеймили «белый террор» местных партийных органов. Я помню набор жутких фотографий с надписью «Семьдесят дней белого террора в Сиани», где, если верить листовкам, налетчиков-хунвэйбинов истребляли массами.
В сентябре в Пекине еще можно было читать воззвания и обращения местных властей, в которых говорилось об издевательствах хунвэйбинов над партийными работниками и опровергалась хунвэйбиновская пропаганда. Обе стороны так рьяно уличали друг друга во лжи, что разобраться в происходящем было нелегко.
Когда помещали фотографии людей с обрезанными ушами, выколотыми глазами или же снимок груды отнятых у хунвэйбинов плеток, этому, я чувствовал, следовало верить. Когда же хунвэйбины после поражений печатали снимки своих людей с переломленными руками и ногами, пробитыми головами, в крови и синяках, я тоже верил: ведь не все те, на кого они нападали, шли с покорностью баранов на заклание! И если хунвэйбинов выгоняли из какого-нибудь города, то это было возможно только ценой крови. Сообщения ужасали огромными числами — сотнями и тысячами — жертв, но вот как раз цифрам верить было труднее, потому что обе стороны стремились обвинить противников в жестокости, чтобы оправдать «ответные меры самозащиты».
«Развернем народную войну против врагов культурной революции!» — таков был ответ хунвэйбинов на неожиданное для них сопротивление периферии набегавшим из столицы волнам «культурной революции». Их дацзыбао призывали в духе «учения Мао Цзэ-дуна о народной войне» объединить «революционные силы» в единую организацию, «поднять на мятеж широкие массы рабочих и крестьян», расправляться с противниками по-военному решительно и беспощадно. «Очистим Страну методами народной войны от всех негодяев, паразитов и классовых врагов! Утвердим навечно идеи Мао Цзэ-дуна в масштабе всей страны!»
Идеи новой «народной войны» впервые были выдвинуты хунвэйбинами Пекинского университета.
Вернувшись в Пекин, столичные боевые группы и отряды хунвэйбинов устраивали показательные суды над провинциальными партийными комитетами. Они собирали на эти спектакли, происходившие часто всю ночь, хунвэйбинов со всего Пекина. В сентябре, насколько мне известно, такие судилища учинялись над провинциальными комитетами КПК Аньхоя, Фуцзяни, Ганьсу и Шэньси.
Само по себе такое судилище объективно означало, что первый натиск хунвэйбинов был отражен и свергнуть провинциальный комитет не удалось. Всей церемонией судилища обычно руководил «боевой отряд».
Обвинение против аньхойского провинциального комитета КПК мне хорошо запомнилось потому, что его вывесили на щите перед входом в Пекинский университет за три дня до судилища. В нем было четыре пункта. Во-первых, кровопролитие и убийства. Оказывается, аньхойский комитет имел «наглость и дерзость» бороться с «посланцами председателя Мао» и даже «выгнать» их, «не остановившись» перед кровопролитием. Во-вторых, репрессии. Отразив атаку столичных хунвэйбинов, провинциальный комитет осознал опасность и начал энергично подавлять местное движение, за что и обвинялся в «выступлении против культурной революции». В-третьих, борьба против «идей» Мао Цзэ-дуна. Другими словами, отказ «склонить голову перед революционными массами и посланцами председателя Мао». В-четвертых, «монархизм» и поддержка «контрреволюционной буржуазной линии в партии». На хунвэйбиновском жаргоне «монархизм» означал нежелание партийных организаций и
