это время повсюду усердно обсуждалась сентябрьская статья «Жэньминь жибао», призывавшая бороться не насилием, а словом. Я сказал, что, видимо, насилия действительно прекратятся и положение в городе стабилизируется.

— Нет, — сказала девушка. — Они ходят по ночам и никому не докладывают о своих «революционных операциях». Теперь еще хуже. Видите, я вынуждена прятаться у соседей-иностранцев.

— А вы пожалуйтесь местным властям, — посоветовал я.

— Что вы! Хунвэйбины грозятся убить, если о налете станет известно… Я хочу незаметно скрыться от них и уехать на родину, в Цзинань. Но будет ли мне там легче — не знаю.

— А за что вас преследуют? Кто вы? — спросил я.

— У меня буржуазное происхождение, — объяснила она. — После Освобождения и до самого последнего времени отец служил по хозяйственно-снабженческой части и получал зарплату около пятидесяти юаней. Еще семьдесят юаней в месяц он выручал от сдачи комнат в своем доме. Я и мои три сестры учились в вузах. И вот, когда началась «культурная революция», хунвэйбины объявили отца «кровопийцей-эксплуататором» за то, что он сдавал внаем жилплощадь, засадили старика в тюрьму, конфисковали все имущество, с членами семьи повели борьбу…

«Странно, — думал я, — крупных капиталистов китайское правительство берет под защиту, почему же людей попроще оно отдает на суд и расправу?!»

В это время движение хунвэйбинов перекинулось уже на заводы и фабрики.

Там же я услышал как-то от соседки-китаянки рассказ о положении на первой текстильной фабрике. Она рассказывала откровенно, так как считала себя принадлежащей к победителям.

— На текстильной фабрике, где работает мой жених, на прошлой неделе возник свой отряд хунвэйбинов. Мой жених у них в штабе. Они несколько раз пытались прогнать старого директора и старый, черный партком, но среди пожилых рабочих много несознательных — они не понимают идей Мао Цзэ-дуна. Им мешает возраст, — пояснила она, чтобы мне было понятнее. — Несознательные защищают партком и дирекцию, так что территорию фабрики поделили почти поровну. Одни цеха заняты хунвэйбинами, а другие — прежним парткомом. Фабричная дирекция тоже пока еще у него в руках. Ну ничего, долго им не продержаться. Хунвэйбины победят. Мой жених теперь стал начальником! Он сидит в отдельной комнате.

Ее вполне устраивала действительность «культурной революции», она быстро усвоила хунвэйбиновский жаргон. Неожиданная карьера жениха казалась ей счастьем. И она искренне досадовала, что есть еще какие-то «несознательные», которые сопротивляются «идеям председателя Мао»!..

— И одни и другие посылали депутации в новый пекинский горком, — продолжала девушка. — Но там сказали, что партия проводит линию масс. Как массы решат, так и будет! А как могут решить массы, если среди них много несознательных, защищающих партком? Вот и дошло до кровопролития! Дрались на самой фабрике, в цехах. Потом прислали солдат. Военные заняли фабрику и теперь запрещают борьбу с применением силы. Нужно бороться, мол, словом. Но как переубедить закосневших?! Все же мой жених, да и я тоже, уверены, что хунвэйбины возьмут верх в конце концов.

Мне не приходилось бывать самому на пекинских предприятиях в дни «культурной революции», но о междоусобице, охватившей рабочих, которых маоисты науськивали друг на друга, чтобы расправляться с партийными органами, приходилось неоднократно слышать от самих хунвэйбинов. «Культурная революция» приводила к взаимным побоищам с жертвами и, разумеется, к свертыванию производства, ибо часто случалось, что часть цехов оставалась в руках защитников парткома и дирекции, а часть попадала в руки «революционеров», позднее получивших специальное название «цзаофани». Университетские хунвэйбины активно вмешивались в борьбу на стороне «бунтарей» и помогали им расправляться со старыми рабочими, партийцами и специалистами.

Если еще в июле «рабочая комиссия» осмеливалась хватать «левых» и публично осуждать их на трибунах, выволакивая на позор, то в сентябре экстремистов-хунвэйбинов никто уже не смел тронуть. Они придерживались наступательной тактики. В течение месяца отряд «Маоцзэдунизм» дважды пытался разогнать университетский комитет «культурной революции», и только оппозиция отряда «Цзинганшань» помогала новой администрации удерживаться на поверхности.

Наиболее бурные события происходили на собраниях отряда «Цзинганшань». В самом отряде имелось меньшинство крайних элементов, которые называли себя «революционным меньшинством». Обсуждение любого вопроса в отряде меньшинство превращало в повод для атак на свое руководство — штаб отряда, требуя его переизбрания. Для участия в этих крикливых и драчливых сборищах непременно приходили «делегации» отряда «Маоцзэдунизм», активно поддерживающего «революционное меньшинство». Поддержка эта не ограничивалась речами и обструкцией против противников. Нередко делегаты принимали участие в завязывающихся взаимных потасовках. Отряд «Маоцзэдунизм» прямо обвинял штаб отряда «Цзинганшань» в контрреволюционности, но выражал надежду, что рядовые хунвэйбины-цзинганшаньцы «скоро прозреют». Революционными же они считали только самих себя.

Машина взаимного растаптывания в китайском государстве, созданная маоистами, работала в дни «культурной революции», так сказать, со скоростью одного оборота в месяц. И каждый месяц проходила смена лиц на политической арене университета. Наверху, в высшем руководстве, разумеется, дело обстояло сложнее.

Всех побежденных, кто бы они ни были на самом деле, неизменно называли контрреволюционерами. После победы сами победители немедленно распадались на фракции. Большинство примыкало к новому руководству, а меньшинство выступало против него, объявляло его контрреволюционным и в конце концов свергало. Процесс казался бесконечным.

Так, в Педагогическом университете «революционеры» поднялись по благословению сверху и 3 июня свергли партийный комитет во главе с парторгом Чэном, стоявшим у руководства с 1962 года. Потом большинство из них объединилось с присланной сверху «рабочей группой» и управляло университетом. Меньшинство же, получившее название «левых», выступило против «группы» и прежних сотоварищей и свергло «группу» после речи Цзян Цин в июле.

В августе университетом уже управляла новая, третья по счету, администрация, возглавлявшаяся комитетом «культурной революции», выбранным из июльских «левых». Но одновременно возникли отряды хунвэйбинов, и один из них занял крайние позиции. Крайние начали борьбу против администрации бывших «левых». Выступление «Жэньминь жибао» против насилия 3 сентября, какими бы лицемерными мотивами оно ни было вызвано, и общенациональная кампания за уборку урожая поддержали комитет «культурной революции» в его деятельности и позволили продержаться лишний месяц. Крах наступил только в октябре.

Неудивительно, что непрестанная смена местных властей породила у хунвэйбинов неуважение к любой власти. Анархизм расцвел среди них настолько, что отдельные отряды выходили из повиновения самому Мао Цзэ-дуну. В те дни комитет «культурной революции» Пекинского университета считал себя чуть ли не правительственной властью в Китае. Позже это даже навлекло репрессии на некоторых хунвэйбинов.

В сентябре состоялась «кавалерийская» атака хунвэйбинов на все основные провинции страны. Из нашего университета для распространения «культурной революции» был послан на юг «боевой отряд» числом более ста человек. Хунвэйбины явились на вокзал, заняли в подходящем им поезде вагоны, объявив «тунеядцам-пассажирам», которые приобрели билеты в