— Да, да.

Из-за кустов лиловой сирени вышел очень высокий мужчина в очках, с седеющими висками. На нем был костюм для выхода в город, и в руке он держал трость с серебряным набалдашником. Увидев их, он начал крутить ее совсем близко от скамейки, и Анна-Мария невольно отстранилась.

— Дядя! — прошептал Адам. — Нельзя так.

— А можно доводить до слез мою мать? — так же тихо сказал дядя Стефан. — Я не видел ее в таком состоянии со дня смерти отца. Другими словами… Другими словами, уже шестнадцать лет.

— Тогда она оплакивала того, кого больше всех любила.

— Неправда! — грубо прервал его Стефан.

— Конечно, после вас, дядя, — быстро поправился Адам. — А сейчас над чем она плачет? Над концом любви, которой, собственно говоря, и не было? Ведь это Людвике было важно войти в нашу семью. И вам хотелось, особенно маме. А вовсе не мне.

— Меня интересуют чувства не Людвики, а твои. Похоже, ты сказал или сделал что-то такое, что довело ее, всегда такую спокойную, до слез. Она не впустила меня в свою комнату. В это трудно поверить. И поэтому я требую объяснений. А может, эта девушка…

— Дядя!

— Эта молодая француженка… Мне, видимо, стоит внимательнее к ней присмотреться, ведь она сумела выжать слезы из глаз моей матери.

Он подошел поближе и отодвинул цветущую ветку черемухи, бросавшую тень на лицо Анны-Марии. Взглянул на нее только раз, и неожиданно губы у него скривились в какую-то болезненную гримасу, а на бледных щеках выступили красные пятна.

— О боже! — простонал он. — Боже!

Потом резко повернулся, выпустив ветку, которая ударила Анну-Марию по лбу, растрепав волосы, и, широко шагая, ушел; им показалось, что он в панике убегает.

Анна-Мария потерла лоб правой рукой, левую Адам сжал ей до боли, и, стараясь улыбнуться, сказала, хотя была потрясена случившимся:

— Видимо, мне суждено в этом саду получать одни удары. Что с ним случилось?

— Не понимаю, — буркнул Адам. — Это родной сын прабабки, единственный, кто не женился, хотя ему уже пятьдесят. Некоторые утверждают, что это она, после неудачного замужества дочери Михалины, не соглашалась ни на одну из предполагаемых невесток, ибо дядя часто в кого-то влюблялся, но на самом деле…

— На самом деле — что?

— Он любит только одну женщину — свою мать.

Анна-Мария нахмурила брови, пытаясь что-то вспомнить.

— Ага, помню. Кристин утверждает, что пани Корвин любит тебя больше, чем обеих девочек.

— Ах, моя мать! — надул губы Адам. — Она просто из снобизма хвастается взрослым сыном. Но здесь не то. И не так, не так! Дядя обольщается, считая, что он был всегда первым в сердце прабабки, в чем я сомневаюсь… Впрочем, этого никто не знает. Зато я уверен, что не останусь старым холостяком, лишь бы кому-то угодить. Сегодня, именно сегодня я решил жениться.

— А раньше? А та девушка? — удивилась Анна-Мария. — Людвика?

— Ох, это был лишь летний флирт, который я тянул, чтобы их запутать.

— Как же так? Ведь ты приехал в «Мальву» днем раньше и не появился дома, на Хожей. Не спешил же ты так к… прабабке?

Он засмеялся.

— Видишь ли, важнее всего, что после того, как я тебя поцеловал, прошла целая вечность. Но ты угадала, — признался он через минуту. — Я правильно сделал, что приехал посоветоваться с буней, стоит ли во время этого семейного съезда объявлять о моей помолвке. И надо ли о ней вообще объявлять. Только… я получил ответ прежде, чем успел с ней поговорить. Не смотри на меня с таким отчаянием. Собственно говоря, ответ дала ты. Сначала в аллее мальв, а потом на террасе. Ведь ты не безумная, а счастливая, правда?

— Да! О да.

— Меня не интересуют ни совершенно непонятный испуг дяди Стефана, ни слезы прабабки. Хотя я многое бы дал, чтобы узнать, почему она плачет. Именно сейчас, когда сама признала, что мы оба — безумные. И оба очень счастливые.

К удивлению Анны-Марии, они ужинали одни: трое молодых людей и выступающая в роли хозяйки дома Крулёва, которая заявила, что маршальша будет ужинать наверху с паном Стефаном, просила им не мешать и не входить в комнату даже по важному делу. Крулёва поджала и без того узкие губы, не скрывая своего беспокойства.

— Впервые за многие годы она не захотела видеть даже меня. Когда я постучалась в дверь, чтобы узнать, можно ли пану Адаму перед отъездом домой на Хожую поговорить с ней, она крикнула, что нет.

— Вы сказали, что мне надо зайти всего на несколько минут? — расспрашивал ее Адам.

— Сказала, — вздохнула Крулёва, — и тогда…

— Что тогда? — не выдержала долгой паузы Данута.

— Она швырнула в дверь что-то тяжелое, похоже трость пана Стефана. А такого… такого никогда еще не бывало.

Они пили чай в полном молчании и разошлись каждый к себе, однако Анна-Мария снова оказалась в сильных руках Адама на скамейке под черемухой.

— Дело гораздо хуже, чем я думал, — через какое-то время признался Адам. — Что-то произошло с дядей, он может перетянуть ее на свою сторону. Против меня и тебя.

— Ты догадываешься, почему?

— Нет, но завтра, обязательно завтра после обеда, мне нужно появиться дома, иначе — не зная, что я вернулся, — родители поднимут на ноги весь мой институт. Этого нельзя допустить. Видишь окно в правом углу второго этажа? Это комната прабабки. Если бы дядя знал, что мы снова здесь, его трость непременно вылетела бы оттуда и попала бы в кого-нибудь из нас. Только я еще не знаю в кого. Может, ты напомнила ему кого-то из барышень, что отвергли его? А возможно, ты ему показалась некрасивой, что…

— Mon Dieu! Разве я некрасивая?

— Ты? Он просто слепой, близорукий, хотя я всегда считал, что он может отличить уродство от красоты.

— И что же нам теперь делать?

— Не знаю.

— Адам!

— Попробуем разыграть эту партию иначе. Прабабка ложится спать очень поздно, может, она все же захочет меня выслушать? И понять?

Адам обнял ее напоследок, и они направились к дому, который уже спал. Только одно окно, наверху, горело, и ветви деревьев казались окрашенными в золотистый цвет.

— Жди меня здесь завтра утром, перед завтраком, — попросил он. — Возможно, я уже буду знать, что мне сказать дома.

Она от удивления даже остановилась, стараясь в темноте разглядеть его лицо.

— Я знаю, что у нас в Арморике взрослые дети полностью зависят от своих родителей. А здесь? Ведь ты же не сын бретонского фермера.

Он возмутился.

— Нет, не сын. Однако я запутался в сетях, которые набросила на нас всех прабабка,