Радна вышла. Через минуту раздался выстрел. Что уж там не сходилось у госбезопасности, почему один человек был лишний, теперь не узнает никто.

После смерти Радны Джалбу, наконец, осел. Стал работать истопником в Учкоме. Я его помню. Он часто приходил к нам. Молча сидел на полу у папы в кабинете и пил чай. Маму любил очень.

Дети выучились и разлетелись. Джама вышла замуж за венгра. Мальчишки жили отдельно, правда, часто заглядывали к отцу. Джалбу так и умер бобылем.

Были они счастливы? По-моему, да.

Маленький трактат о запахах

Я знала трех представителей мира запахов. Одного звали Готовын Бадамцэрэн. Другого Афанасий Петрович Жиркин. Третьего Ма Шаоци. Говорят, в их компании были и другие – Махмуд Юнус-бей, Кумараджива, кто-то еще. Но я с ними была не знакома, а первых трех знала очень хорошо. Просто – родные люди.

Однажды они поехали в Ташкент на какой-то конгресс. В гостинице их поселили в один номер. Тогда были такие времена: гостиниц мало, стандарты западного общежития известны плохо. Поселили и посели. Да мои друзья и не возражали. Что тут такого? Но «такого» было. Потому что меня назначили к ним помощником. Собственно говоря, я была переводчиком у Готовын Бадамцэрэна. Китайского переводчика не оказалось, и Ма Шаоци прикрепили ко мне. А Афанасий Петрович прибился сам. Поэтому я все время с ними общалась в этом гостиничном номере.

Начнем с Афанасия Петровича. Он как средний русский мужчина любил выпить и делал это регулярно. А мыться, наоборот, не любил и в этом вопросе регулярность исключил напрочь. Хотя был пахуч, и основательно. Выпив вечером, он считал обязательным опохмелиться. Не будучи алкашом, он непременно закусывал, утром – обычно селедочкой с лучком. Чтобы прибить запах алкоголя – все же на конгрессе он как-то был не к месту, – Афанасий Петрович обильно поливал себя одеколоном «Саша». Потом он садился в кресло, снимал башмаки и начинал править свой доклад.

Ма Шаоци с уважением смотрел на Афанасия Петровича. Важный человек Афанасий Петрович, если может вставлять в свой доклад разные слова и фразы, а другие вычеркивать. Доклад Ма Шаоци был давно написан кем-то, многократно проверен специальными людьми и заверен в обкоме партии. Ма Шаоци только несколько раз прочитал его для тренировки, чтобы говорить громко и без запинок. Восхищаясь Афанасием Петровичем, Ма Шаоци доставал из огромного чемодана китайскую снедь в пакетиках. Овощи в пудре с перцем, плавающие в кунжутном масле, кусочки сыра тофу в соусе из тухлой рыбы, куриные лапки в чесноке и сахаре, еще что-то. По номеру моментально расползался запах китайской харчевни. Острый, специфичный.

В это время входил Бадамцэрэн. Аромат, который источал мой монгольский подопечный, был цельный, единый, не имевший никаких оттенков или побочных ноток. Но он был очень мощный, очень. Бараний жир. Так как монголы всё готовили на этом продукте, он въедался в одежду, вещи, книги, утварь. Приезжая из Монголии, мы открывали чемодан, и оттуда шел знакомый дух. Вот так однажды мой брат, вернувшись из Монголии и разбирая вещи, взял что-то, подозвал сына и сказал: «Нюхай и запоминай, это пахнет Монголией!» Тот тут же подозвал младшего брата, показал ему кулак (он не понял, что в руке у отца что-то было) и сказал: «Монголией пахнет! Понял?!» Жест привился у нас в семье. В последнее время этот запах стал исчезать. Монголы перешли на рафинированное подсолнечное масло…

Но вернемся в Ташкент. Дело было летом, когда запахи приобретают жгучий, дурманящий характер. Вокруг еще бродят местные Сайфуддины… Представляете? Нет, вы не представляете.

Запахи у меня, как и у многих, вызывают более тонкие, неуловимые и щемящие ассоциации, чем цвет или звук. Я хотела бы поехать в Крым, только чтобы выйти из самолета и окунуться в жаркий запах моря, эвкалиптов, шиповника и пр. Запахи моего детства – пыль, прибитая летним дождем у свежих деревянных заборов Улан-Батора. Или флоксы – сладкий, парфюмерный запах. Наша соседка по коммунальной квартире в Ленинграде ставила вазу с флоксами на стол. Проходя мимо ее комнаты, я вдыхала цветочный аромат. Если сейчас вдруг ощущаю похожие запахи, я столбенею от счастья.

Восприятие цвета и звука, т.е. зрение и слух, породили великие виды искусства. Вкус и осязание участвуют в полезных для человека действиях – поглощении пищи и продолжении рода. Если бы в них не было привлекательности, может быть, человек перестал бы есть и вступать в соитие с другими особями. Просто по присущей ему лени. А обоняние?! Оно-то что?

Восточные люди были близки к созданию такого вида искусства. Они считали, что богам надо приносить жертвы всеми теми вещами, которые дают наслаждение. Поэтому включали в число жертвенных предметов приятные запахи: воскурение, ароматы цветов. Уж не говоря про лечебные свойства запахов. Ранним летом в пору цветения вереска в Монголии на горных склонах можно встретить сидящих там и сям людей, глубокомысленно вдыхающих его аромат. Это очень полезно для здоровья, считают они.

Сидя в полузабытьи в номере жаркой ташкентской гостиницы с тремя своими друзьями, я подумала, что запахи могли бы стать основой для особого вида искусства. Из них создавались бы симфонии, оратории и кантаты. Один солист сменяет другого. Вдруг вступает хор. Чуть слышны скрипки, звук нарастает, гремят духовые…

Основу закладывает Афанасий Петрович – такая грунтовка. Она многоголосая, многооттеночная. С этим полотном конкурирует тема Ма Шаоци. Яркая, нарастающая, постепенно вытесняющая тему Афанасия Петровича, хотя последняя часто и успешно спорит с ней, выбрасывая струи то там, то сям. На этом фоне вдруг гремит Бадамцэрэн. Тра-та-та-та!!! Тра-та-та-та!!! Он подавляет темы Афанасия Петровича и Ма Шаоци своим мощным колоритом. Бараний жир это вам не жалкий чесночный соус и наскучивший аромат алкоголя…

Чего-то не хватает. Какое-то фольклорное произведение, сыгранное силами поселкового коллектива. Исполнено с первозданной простотой, грубовато, искренне, но нет какого-то оттенка, придававшего бы произведению изысканности.

А! Тут выхожу я! С флоксами!

Тэртон-блоха Мандавасарпини

Тэртон97 Мандавасарпини98 был сумасшедшим. Какой нормальный человек в наше время будет называть себя тэртоном, да еще Мандавасарпини? А он называл. Причем, не просто тэртоном, а тэртоном-блохой. Жена и дети старались скрыть безумие мужа и отца. Когда кто-нибудь заходил к ним в гости, они говорили, что отец отдыхает или куда-то ушел. Если же тэртон Мандавасарпини выходил к гостям и затевал с ними нехитрую беседу,