— Эта какая? — поинтересовался Император.

— Такая, Ваше Величество, что получают они больше, но и тратят теперь тоже больше. Значит, кто-то больше зарабатывает, а это налог в казну.

Эту мысль принялись бурно обсуждать все собравшиеся, упрекая в том, что и прибыль снизится, ведь жалование — это расход. Я же яростно доказывала, что если вокруг будет много если не богатых, то обеспеченных подданных, то и мой завод заработает больше, продавая им товар. Но главное — выйти на заграничную торговлю, привлекая в страну не продукцию, а деньги.

— Вот потому и нужны грамотные в стране, чтобы больше таких рассуждений было! — горячился министр финансов. — Я о том же уже год говорю! Нельзя на базаре жить, продавая за бесценок полученное даром!

— Эдак дадим грамоту холопам, жалования высокие положим, так крепостных и освобождать потом в самом деле придется, — снова возмутился Вязмитинов.

— А все равно рано или поздно придется, — ровным голосом ответил вдруг Аракчеев.

Все удивленно посмотрели на графа, Император же с хитринкой в голосе спросил:

— Вот не ожидал от тебя, Алексей Андреевич! От кого угодно другого — да, но не от тебя. Изволь объясниться.

Несмотря на осуждающие вроде слова, тон Государя был спокойным и заинтересованным.

— Изволю. Предками нам завещано было так — одним владеть и править, другим — служить в крепости и покорности. Но меняются времена, как бы то прискорбно ни было. Права графиня в том, что сейчас отстать можем безнадежно, если по заветам дедов жить будем. Мир меняется, и выживет не тот, у кого людишек больше, вера сильнее, а тот, кто сможет вовремя изменить себя, государство свое. Промышленность нам нужна, а к ней наука серьезная. А к промышленности нужны те, кто ее продукт покупать будет. Много ли холопы купят? Потому да, науку двигать надо.

— Так есть наука у нас, и университеты, и Лицей этот ваш, — не согласился военный министр.

— В тех университетах одни дворяне учатся, да и те туда идти не хотят, — снова встрял в разговор Канкрин. — Студентов на пальцах пересчитать можно.

— Именно так, — кивнул граф. — Если смотреть в будущее, то уже сейчас надо готовить изменения, вытаскивать страну из дремучести, и крепостных придется освобождать рано или поздно. Но здесь нельзя одним махом, как некоторые либеральные персоны предлагают. Высвободи сейчас крестьян, получим огромную армию нищих, безграмотных подлых людей, а с ней лихих людей на дорогах и в городах, а там и до бунтов недалеко.

— А сами, Алексей Андреевич, народ в военные поселения загоняете! — выкрикнул Лобанов-Ростовский.

— Загоняю, — спокойно согласился Аракчеев. — Вот только они у меня там и при деле, и воинскому искусству обучаются.

— Дело не спорится, Алексей, — мягко вступил в спор Козодавлев. — Ты уж извини, но мои служащие тут инспекцию провели.

Граф посмурнел, взгляд его, брошенный на министра внутренних дел, не предвещал последнему ничего хорошего в ближайшем будущем. Но Павел Петрович откинулся в кресле и дал знак продолжить начатый рассказ.

— Дело Алексей Андреевич задумал интересное, да вот на местах его исполнение приведет к беде. Не учтены особенности каждой местности, где поселения стоят: где-то охотились традиционно, потому как земля бедная, всходов дает мало, где-то наоборот пахали испокон. А циркуляром все усреднено: тогда-то начать пахать, тогда-то сеять, а тогда-то жать. Вот и получается, что под Новгородом пшеницу на гибель засеивают. Поселенцы даже на работы должны получать пропуск, и вот инспектор наблюдал такую картину: с первыми петухами солдаты уже стоят у дома начальника, ждут разрешения выступить, а тот до одиннадцати спит! Потом пьет кофий, к полудню дает добро! А все, поздно уже на покос идти, особенно если на дальний! Земли расчистили много под пахоту, но скота не дали, потому и не обработать ее, и не удобрить! Начальники поселений воруют безбожно!

Аракчеев сидел уже почти черный, от него исходила неприязнь и ненависть, за столом сейчас вообще было только одно радостное пятно — Яков Иванович, наслаждающийся позором графа.

— В Чугуеве[86] полыхнуть бунт уже может, — добавил Ростопчин. — Там совсем плохо все, Алексей Андреевич. И не от того, что люди дурные живут, а от жадности и глупости твоих чиновников. Мы по своему ведомству тоже, как понимаешь, надзор ведем.

— Обложили, значит, — зло ответил Аракчеев.

— А ты, Алешенька, не кипятись, — мягко сказал ему Император. — Здесь, видишь ли, все близкие сидят, одно, надеюсь, дело на уме у всех — польза государству. Не просто так тебе жалуются. Знаю, что печешься ты о сим прожекте, личный он для тебя. Так и разберись с ним. Накажи, кого следует, а не кого попало. А то ты сегодня сначала либеральные идеи провозглашаешь, а на критику как самодур реагируешь.

— Наказываю, — проворчал граф. — Все одно воруют и дурость выказывают.

— Так ты не на внешние приличия смотри, что все по линеечке, в домах чисто и все вещи на своих местах. Я ведь тоже доклады читаю, знаю, как в твоих поселениях людишкам даже в домах жить запрещают, дабы при неожиданной твоей инспекции беспорядка не было. Вот бери Федора Васильевича, — Государь кивнул на Ростопчина, — и разбирайся с этим делом. Чтобы это у вас одна лямка была, которую вы тянете.

Павел Петрович встал, указав всем не вскакивать за ним, и, чеканя шаг туда-сюда, стал озвучивать свои решения:

— По образованию холопов я с графиней Болкошиной соглашусь, пожалуй. Князь, — он посмотрел на Лобанова-Ростовского, — Вам и поручу заняться прожектом. Сперанского из опалы возвращаю для этого, берите в помощь. По денежной реформе тоже решили, благословляю мысли Егора Францевича. Пора уже от наследия матушки моей избавляться, а то на выплатах ассигнационным процентам разорим страну. Холопов освобождать обождем, — усмехнулся Император, — но думать в эту сторону будем. По колесопроводу, раз уж здесь Александра Платоновна. Паровозы будут?

— Будут, Ваше Величество, — кивнула я. — Один строится, второй закладывать будем скоро. И корпуса новые возводим.

— Вот и хорошо, потому что дело это — государственной важности сейчас. За сим отпускаю всех, а Вы, графиня, задержитесь. Есть у меня сюрприз для тебя, интересного человечка привезли, хочу, чтобы и ты с ним пообщалась. И ты тоже, — Государь посмотрел на Ростопчина. — Паровозы, повторюсь, сейчас важнее многого для меня. За наградой не постою.

Уже вставший со своего места Лобанов-Ростовский не преминул вновь уколоть Аракчеева:

— Вот только медали да ордена совсем лишние люди опять прикупят.

И тут граф уже не выдержал и взвился: