ставили. Тем не менее, подписки поступали даже от половины европейских государей; Фридрих прислал двести луидоров в память о своем старом друге и враге. Руссо просил разрешения внести свой вклад; Вольтер возражал; д'Алембер уговорил его согласиться. Фрерон, Палиссо и другие антифилософы предложили свою лепту, но получили отказ; философы оказались медлительнее своих противников в прощении. Что касается самого Вольтера, то он предупредил мадам Неккер, что не годится для статуи:

Мне семьдесят шесть лет, и я едва оправился от тяжелого недуга, который в течение шести недель очень плохо лечил мое тело и душу. Говорят, что месье Пигаль должен приехать и смоделировать мой облик. Но, мадам, необходимо, чтобы у меня был лик, а место, где он был, вряд ли можно определить. Мои глаза впали на три дюйма; щеки — старый пергамент, плохо держащийся на костях, которые ни на чем не держатся; те немногие зубы, которые у меня были, все исчезли. То, что я вам говорю, — не кокетство, а чистая правда. Бедняка никогда не лепили в таком состоянии; мсье Пигаль поверил бы, что с ним играют; а я, со своей стороны, должен был бы так сильно возгордиться, что никогда не осмелился бы появиться в его присутствии. Я бы посоветовал ему, если бы он хотел положить конец этому странному делу, взять свою модель, с небольшими изменениями, с маленькой фигурки из севрского фарфора».43

Пигаль удвоил проблему, предложив сделать обнаженную статую знаменитого беса, но его отговорили. Он отправился в Ферни в июне, и в течение восьми дней стыдливый философ сидел перед ним, то и дело, но так беспокойно — диктовал секретарю, корчил гримасы, дул на различные предметы в комнате, — что скульптор был близок к нервному срыву.44 Вернувшись в Париж с формой, он трудился над задачей два месяца, и 4 сентября представил результат; половина элиты пришла полюбоваться и улыбнуться. Сейчас она находится в вестибюле библиотеки Института.

Единственным соперником Пигаля за первенство в скульптуре в этот период был Этьен-Морис Фальконе, и Дидро рассказывает нам красивую историю их вражды. Будучи на два года моложе, Фальконе сначала избегал прямой конкуренции, выполняя фигуры из фарфора. Особенно восхитителен был Пигмалион, которого Дюру смоделировал по эскизу Фальконе, изображающий изумление греческого скульптора, когда его мраморная Галатея наклоняется, чтобы заговорить с ним. Эта фигура могла бы символизировать полузабытую истину: если произведение искусства не говорит с нами, оно не является искусством. Когда Пигалю показали этот кусочек глины, превратившийся в непреходящее значение, он произнес традиционный комплимент одного великого художника другому: «Хотел бы я это сделать!». Но Фальконе, увидев Citoyen Людовика XV Пигаля, не совсем ответил на комплимент. «Месье Пигаль, — сказал он, — вы мне не нравитесь, и я полагаю, что вы отвечаете мне взаимностью. Я видел ваш Citoyen. Создать такое произведение было возможно, и вы это сделали; но я не верю, что искусство может хоть на йоту превзойти его. Это не мешает нам оставаться такими, какими мы были».45

Сорок лет испытаний омрачили Фальконе, прежде чем к нему пришло полное признание. Он удалился в себя, жил в диогенской простоте, легко ссорился, принижал свои работы и презирал славу, прижизненную или посмертную. Наконец, слава пришла к нему благодаря его картине Baigneuse (1757) — хорошенькая купальщица пробует пальцами ног температуру воды.46 Теперь к нему потеплела мадам де Помпадур; для нее он вырезал Amour Menaçant — Купидона, грозящего выпустить стрелу, зараженную любовью. На некоторое время Фальконе стал Буше и Фрагонаром в скульптуре, создав такие очаровательные картины, как «Венера и Купидон», «Венера, обнажающаяся перед Парижем»… Он преуспел в создании канделябров, маленьких фонтанов и статуэток; он вырезал из мрамора часы «Три грации», которые сейчас находятся в Лувре; и он порадовал Помпадур, изобразив ее в виде Музыки.47 В 1766 году он принял приглашение Екатерины II в Россию; в Санкт-Петербурге он вырезал свой шедевр — Петра Великого на скачущем коне. Он разделил с Дидро и Гриммом благосклонность императрицы, работал на нее в течение двенадцати лет, ссорился с ней и ее министрами, уехал в раздражении и вернулся в Париж. В 1783 году его разбил паралич; в течение восьми лет, которые ему оставались, он не выходил из своей комнаты, утвердившись в своем мрачном взгляде на жизнь.

Жан-Жак Каффьери мог бы быть более жизнерадостным, ведь его отец, Жак, один из ведущих бронзовщиков предшествующей эпохи, вынашивал успех. Он рано поступил в Академию изящных искусств с фигурой старика, одетого только в усы, под названием «Река». Комедия Франсез поручила ему украсить свои залы бюстами французских драматургов; он привел всех в восторг своими идеализированными изображениями Корнеля, Мольера и Вольтера. Его шедевр — бюст драматурга Жана де Ротру, который он сделал с гравюры, хранящейся в семье; это д'Артаньян в среднем возрасте — распущенные волосы, горящие глаза, драчливый нос, щетинистые усы; это один из лучших бюстов в истории скульптуры. Завидуя Комедии, труппа Оперы уговорила Каффьери изобразить и их героев; он сделал бюсты Люлли и Рамо, но они исчезли. Сохранился прекрасный «Портрет молодой девушки»,48 возможно, участницы балета Оперы, очаровательное примирение скромных глаз и гордой груди.

Любимым скульптором мадам дю Барри был Огюстен Пажу. После обычного послушничества в Риме он рано достиг процветания благодаря королевским заказам и заказам из-за границы. Он сделал дюжину портретов новой хозяйки; на одном из них, хранящемся в Лувре, великолепно вырезан классический костюм. По просьбе короля он изобразил Бюффона для Королевского сада;49 Затем он увековечил память Декарта, Тюренна, Паскаля и Боссюэ. Его лучшие работы сохранились в рельефах, которыми он украсил нижний ярус лож в оперном театре в Версале. Он прожил достаточно долго, чтобы работать на Людовика XVI, оплакивать казнь этого короля и наблюдать, как Наполеон овладевает континентом.

2. Архитектура

Было ли во Франции за эти восемнадцать лет какое-нибудь запоминающееся здание? Не так уж много. Церкви уже были слишком просторны для оставшихся верующих, а дворцы вызывали зависть голодающих. Возрождение интереса к римской архитектуре благодаря раскопкам в Геркулануме (1738) и Помпеях (1748–63) питало возрождение классических стилей — линии простоты и достоинства, фасад с колоннами и фронтоном, а иногда и просторный купол. Жак-Франсуа Блондель, профессор Королевской академии архитектуры, был сторонником таких классических форм, а его преемник, Жюльен-Давид Леруа, в 1754 году выпустил трактат «Les plus Beaux Monuments de la