Шрифт:
Закладка:
У меня горят уши, лицо, громко стучит сердце где-то в горле, а мама хмыкает:
— А сам он, видимо, не может, раз очень настойчиво тебе пишет. Аж три сообщения подряд. Собираешься помочь ему? — она смотрит на меня со всей строгостью: глаза прищурены, а губы вытягиваются в нитку.
Пульс неумолимо отдаёт в виски. Я уже помогла ему, мама, и совсем не с английским. Но я всего лишь мотаю головой и прячу взгляд в миску с будущими котлетами. Медленно продолжаю мешать фарш руками, шумно сглотнув при этом.
— Анечка, — мама говорит уже нарочито мягко, но я всё равно слышу в её голосе ноты недовольства, — я надеюсь, ты понимаешь, что главное сейчас — это учёба.
— Мам… — тихо вздыхаю я, но меня тут же перебивают.
— Я много раз тебе рассказывала, зачем нужен диплом, хорошая профессия. А сейчас всё это, — мама очень жёстко выделяет «это», — лишнее.
Резкий прилив такого острого чувства неприятия её слов заставляет меня смело поднять взгляд на маму и спросить:
— Что «это»?
— Тесное общение с мальчиками, — чеканит она, осуждающе сверкнув глазами.
— Мам, — цокаю языком, — это просто сообщения.
— Сейчас просто сообщения, а завтра просто две полоски на тесте.
— Ма… — качаю головой, поморщившись.
Что я сейчас слышу? И почему, как только разговор заходит о лицах мужского пола, мне повторяют одно и то же: я обязательно от кого-то да принесу в подоле. Будто бы других вариантов будущего мне не уготовано.
— Не закатывай глаза, дорогая. Это жизнь, — фыркает мама, пристукнув кулаком по столешнице. — Я тоже думала когда-то, что это всё мимо меня. Но тот козлина слишком хорошо запудрил мне мозги, а потом сбежал, узнав о беременности. Не случись всего этого, моя жизнь могла сложиться иначе. У тебя был бы нормальный отец, и мы бы не жили в этой старой хрущёвке.
Смотрю на внезапно расхорохорившуюся маму. Так и хочется сказать, что не встреть она моего отца, то и меня сейчас могло бы не быть. Напротив неё стоял бы, возможно, вообще другой ребёнок и радостно уже дожаривал котлеты. А стою перед ней я, которая, кажется, завралась уже по уши…
И я чувствую себя отвратительно, только проблемы это не решает… Отвожу взгляд от маминого лица и снова смотрю на свои пальцы, мешающие фарш.
— Мне теперь общаться только с лицами женского пола и дома сидеть? — интересуюсь сухо у мамы.
— Не утрируй, — цыкает она. — Никто дома тебя не запирает. Я всего лишь хочу, чтобы ты не спускала своё время на всякие странные связи, пьяные вечеринки и не залетела в восемнадцать. Ты должна учиться в первую очередь.
— Знаю. Я так и делаю, — мой ответ неожиданно выходит каким-то раздражённым.
Я не могу это скрыть, потому что в груди оно так и клокочет. Слышу тяжёлый вздох.
— Тогда ответь этому Тимуру: если он тупой и не может сделать всё сам, то это исключительно его проблемы. Поняла? — сердито бросает она.
Мне остаётся только буркнуть себе под нос:
— Поняла.
Ещё несколько секунд мама стоит рядом. Кажется, она действительно ждёт, что я сейчас возьму телефон. Но я делаю вид, что ничего интереснее фарша для котлет сейчас в моей жизни не существует. Усердно отбиваю мясную заготовку в миске и пытаюсь дышать спокойно.
Если мне и стоит что-то написать Горину, то это явно не про английский. Он там свечи жжёт. Может, вообще уже всё спалил…
И выйти на связь с Тимуром мне удаётся только через час, не раньше. Мама, как цербер, сидит со мной на кухне, пока я жарю котлеты. То чай пьёт, то по телефону с соседкой болтает, но взгляда с меня не сводит.
Тогда как мои глаза то и дело косятся на телефон, лежащий на столе. Никаких новых сообщений от Тимура больше нет. А я до зуда в ладонях жду хоть какой-нибудь секунды, чтобы схватить мобильный.
И только когда я убираю последнюю грязную тарелку после готовки, мама решает оставить меня с уборкой наедине. Уходит из кухни в ванную и, похоже, собирается там задержаться.
Мокрыми руками я хватаю свой телефон. Разблокировав, открываю переписку с Тимуром. Последние три сообщения — три жуткие фотографии горящих свечей с разных ракурсов — он прислал мне больше часа назад и позже в сети не появлялся.
Господи! Хоть бы ничего там не произошло! Трясущимися пальцами пишу Тимуру сообщение:
«Убери свечи! Живо».
Тишина. Сообщение доставлено, но не прочитано. Пишу ещё одно:
«Тимур!!!»
И всё без ответа. У меня по позвонкам скатывается мерзкое ощущение тревоги, а грудь словно сдавливает.
Почему он не отвечает? И смелость набрать его первой приходит сама собой. Пока в ванной шумит вода, я звоню Горину сама. И с каждым неотвеченным гудком тошнота подкатывает к горлу…
— Алло, — сонный голос в трубке просто как разряд дефибриллятора: сердце подскакивает в груди.
— Тимур, ты что, спишь? — на одном дыхании выпаливаю я, вцепившись пальцами в телефон.
В ответ Горин согласно мычит, а я уже измеряю крошечную кухню шагами от стены до окна.
— Ты убрал зажжённые свечи с веранды?
— Нет.
— Тимур! — восклицаю я.
Но тут же испуганно смотрю на приоткрытую дверь кухни и прислушиваюсь: шум монотонно льющейся воды не прекращается.
— Здесь нет отопления, света, а так хоть какое-то тепло, — бубнит Горин, зевая.
— Ты пожар хочешь устроить? — цежу я, понизив голос. Меня трясёт от таких беспечных заявлений! Что он за человек-то?
— Да сдам я тебе твою хибару обратно в целости и сохранности, — лениво тянет Тимур.
Ох, как мне хочется топать ногами. Он сейчас думает и рассуждает совершенно не о том.
— Тебе в боях совсем мозги отбили? — рассерженно шиплю я в трубку. — Не в хибаре дело, Тимур. Ты сам можешь пострадать,
В динамике виснет тишина. Какие-то секунды Тимур ничего не мне не отвечает. Молчит. Потом как-то напряжённо прочищает горло.
— То есть ты переживаешь именно за меня? Чтобы со мной ничего не случилось? — Тимур хоть и усмехается, но в этот раз
