Между тем Копалкиной отчего-то на панихиде не было, и это показалось мне весьма странным.

Публика начала покидать фойе и стекаться в зал — наступал момент последнего прощания. Я слился с толпой, высматривая знакомую девушку из штаба. Обнаружил ее довольно быстро — она стояла в углу, то и дело вытирая глаза платочком.

Я приблизился к ней и осторожно тронул за плечо — девушка вздрогнула, всхлипнула и уставилась на меня бессмысленным взором.

— Узнаете меня?

Девушка несколько раз моргнула — слезинки сорвались с кончиков ресниц и заскользили по щекам.

— Да, — вымученно прошептала она.

— Я ищу Нину Федоровну Копалкину.

— Она уже простилась и ушла.

— Домой? — удивился я.

— Почему домой? — еще больше удивилась девушка. — В столовую, где поминки будут. Она поминками занимается…

— А Антон Прошкин? — спросил я наудачу.

— Антон… Он, наверное, на улице… Он должен быть с похоронной бригадой.

— Спасибо, — сказал я проникновенно и начал протискиваться назад.

На улице народа было мало, и я увидел его сразу — стоял около катафалка: лицо — хмурая туча, глаза — подернутые тиной лужи. Батюшки, да ведь он тоже, похоже, на грани слез! Ну и Козлинский, ну и властитель человеческих сердец!

Я сделал круг и зашел сзади.

— Привет!

Прошкин оглянулся, несколько секунд пристально смотрел на меня (совершенно очевидно, узнал) и, наконец, выдавил:

— Ну?

— Баранки гну.

— Сам не загнись.

— Не дождешься.

Прошкин зло прищурился

— Ну вот что, Антон, — произнес я примирительно, — давай без конфликтов. Нину Федоровну подведем.

Прошкин дернулся, прищуренные глаза стали круглыми.

— Ты… откуда?…

За горло я его не хватал, но произнес он это так, словно прощался с последним глотком воздуха.

— Вычислил, — ответил коротко.

— Зачем? — задал он идиотский вопрос.

— Работа такая.

Я вытащил удостоверение частного детектива и сунул ему под нос. Прошкин внимательно прочитал и задал второй идиотский вопрос:

— А кто эта Нина Федоровна?

— Копалкина, твоя бывшая учительница.

Третий вопрос был не умнее:

— А с чего ты взял?

Я понимаю: когда человек впадает в полную растерянность, он нередко несет всякую чушь. Но вопрос: как долго это может продолжаться? У меня не было времени на ожидание.

— Значит, так, кончай дурью маяться. Виктория, к которой ты в санаторий явился, рассказала, что ты сильно интересовался Сокольниковым. Тебя я вычислил по номеру машины. Потом выяснил про Нину Федоровну. Она меня, кстати, знает, можешь проверить. Теперь у тебя есть два варианта: либо поговоришь со мной, либо я сдаю тебя полиции.

— Это еще с чего?! — озлился Прошкин.

— Там разберутся. Особенно с учетом твоего тюремного прошлого.

Конечно, удар был ниже пояса, однако же он сам подставился.

С минуту Прошкин переминался с ноги на ногу, глядя на меня исподлобья, — надо отдать должное, взгляд его был хоть и тяжелым, но весьма осмысленным. Наконец, произнес:

— Ладно. Ты, наверное, из агентства, которое ищет тех двух, из штаба Шелеста?

Я кивнул.

— Тогда ладно, — повторил он. — Но только имей в виду: я ничего плохого не хотел сделать той девушке… Виктории. И вообще… — Голос его напрягся. — Да, я был в тюрьме! Два года. Но…

— Оставим это, — перебил я. — Знаю, залетел по глупости прямо после выпускного экзамена.

— А-а-а?.. — начал было он, но я снова его перебил:

— Я же детектив.

— Ну да… конечно… Значит, поговорить тебе надо… Можно, чего уж теперь… Только… Ты домой ко мне приходи… сегодня… — произнес он хрипло, — в половине пятого… Адрес, небось, знаешь…

Я кивнул, одновременно прикинув, что похороны начнутся в два часа, потом поминки… Момент встречи явно не вписывался.

— Я на поминки не останусь, — словно прочитал мои мысли Антон. — Не хочу со всеми… Налетят вороны и мухи… Не хочу.

…С Козлинским Антон познакомился вскоре после своего освобождения благодаря Нине Федоровне Копалкиной, которая регулярно писала любимому ученику письма в неволю, всячески поддерживая стремление к достойной жизни после обретения свободы. Григорий Акимович, некогда простой инженер, на тот момент уже заметно продвинулся по общественной линии.

— Многие считают, что Григорий Акимович с большой придурью был. Я-то, по правде говоря, тоже думаю, что у него много гусей в голове летало. Может, не сведи меня тогда с ним судьба, я бы от него за километр шарахался. Но все по-иному вышло, — рассказывал Прошкин. — Ведь кто я такой был? Пацан, у которого позади колония, а впереди — полная неясность…

Мы сидели с Антоном на кухне его маленькой однокомнатной квартиры — на столе стояли бутылка водки, кофейник и тарелка с бутербродами. Хозяин поминал Козлинского водкой, а я, будучи за рулем, — кофе. Впрочем, пил Прошкин мало и без особой охоты — скорее, для порядка.

— Вышел на свободу, — продолжал он, — решил на исторический факультет университета поступить. Не приняли. Как в анкету глянули, так мне приговор безо всякого суда и вынесли. Завалили в наглую. Попытался коммерцией заняться, но сразу не заладилось. На работу хотел устроиться, но никто не рвался брать — специальности нет, а судимость есть. И продолжалось это года полтора, пока меня Нина Федоровна с Григорием Акимовичем в оборот не взяли. Козлинский меня на работу пристроил, в одну коммерческую фирму. Поручился за меня головой. Через год помог в вуз поступить, на заочное отделение. Нина Федоровна занималась со мной до осатанения, Козлинский какие-то ходы нашел, и все-таки приняли меня — на истфак, но не в университет, а в педагогический. А потом…

Прошкин вдруг замолчал, задумался и неожиданно подвел итог:

— Жизнь свою пересказывать не буду, для твоего дела здесь никакого интереса нет, скажу только одно: я во многом не понимал Григория Акимовича, но я многим ему обязан. Никакой корысти ему заниматься мной не было и в помине, но я не единственный, кому он помогал. Поэтому, когда на выборы он собрался, я тоже помогать стал, хотя не верил в его затею ни на грамм. А он верил и даже планы совершенно серьезные строил, как городом управлять станет. Вот такой чудной человек. Хотя чего бы он уж точно никогда не стал делать, так это воровать. По части денег он очень честным был.

Прошкин снова замолчал, плеснул в рюмку водки, опрокинул содержимое в рот и поморщился.

— Козлинский воровать не научился, а я не научился водку пить. Вот только чтоб помянуть…

Он не рисовался, не пытался произвести впечатление — говорил тихо, спокойно, с печалью. Мне хотелось, наконец, вывести наш разговор в сторону санатория «Сосновый бор», но я отчего-то испытывал неловкость.

— Так вот о той девушке, — сам вырулил в нужном направлении Антон. — Я