вопрос, потому что знаю ответ. Они не делают этого, потому что не смеют. Но какое оправдание они будут использовать, какой правдоподобный аргумент, чтобы стричь бедных детей, а не богатых? Их аргумент заключается в том, что болезнь с большей вероятностью затронет волосы бедных людей, чем богатых. А почему? Потому что бедные дети вынуждены (вопреки всем инстинктам высокодомашнего рабочего класса) собираться вместе в тесных учебных классах в условиях крайне неэффективной системы общественного обучения и у одного из сорока детей могут быть вши. А почему? Потому что бедняк настолько истощен высокой арендной платой домовладельцу, что его жене часто приходится ходить на работу так же, как и ему. Поэтому ей некогда присматривать за детьми, и поэтому один из сорока учеников окажется грязным. Поскольку на рабочего давят эти двое – домовладелец сидит (буквально) у него на животе, а учитель сидит (буквально) на его голове, – рабочий вынужден сначала пренебрегать волосами своей маленькой девочки по причине бедности, а затем позволить их заразить из-за тесноты и в конце концов позволить их остричь из-за требований гигиены. Он, наверное, гордился волосами своей маленькой девочки. Но он не в счет.

Вооружившись этим простым принципом (или, скорее, прецедентом), социолог весело продвигается вперед. Когда пьяная тирания вдавливает людей в грязь, так что их волосы становятся грязными, научный курс ясен. Отрубать тиранам головы – долго и трудно, намного легче отрезать волосы рабам. Точно так же, если когда-нибудь бедные дети, кричащие от зубной боли, потревожат школьного учителя или артистического джентльмена, будет легко вырвать все зубы беднякам; если их ногти окажутся отвратительно грязными, ногти тоже можно вырвать; а если бедняки станут громко сморкаться, хорошо бы отрезать носы. Внешний вид нашего смиренного земляка можно было бы поразительно упростить, прежде чем с ним покончить. Но все это ничуть не страшнее того жестокого факта, что врач может войти в дом свободного человека, чья дочь растит волосы чистые, как весенние цветы, и приказать их отрезать. Этим людям никогда не приходит в голову, что пример вшей в трущобах говорит нам о непристойности трущоб, а не волос. Волосы ведь имеют корни. Их враг (как и другие насекомые и восточные орды, о которых мы говорили выше) порой может одолеть нас, но это случается нечасто. На самом деле только с помощью вечных институтов, таких как волосы, мы можем проверить такие мимолетные институты, как империи. Если дом построен так, что голова человека, входящего в него, падает с плеч, значит, дом построен неправильно.

Толпа никогда не сможет восстать, если она не будет консервативной, по крайней мере, до такой степени, чтобы сохранить некоторые причины для восстания. Самая ужасная особенность нашей нынешней анархии состоит в том, что большинство древних ударов, нанесенных ради свободы, вообще не будут нанесены сегодня из-за попыток скрыть честные народные обычаи, от которых они произошли. Оскорбление, поднявшее молот Уота Тайлера[195], теперь можно было бы назвать медицинским осмотром. То, что Вирджиний[196] ненавидел и против чего восстал как против гнусного рабства, теперь можно было бы восхвалять как свободную любовь. Жестокая насмешка Фулона[197] «пусть едят траву» теперь может быть представлена предсмертным криком идеалистического вегетарианца. Те великие научные ножницы, что будут стричь кудри бедным школьницам, беспрерывно щелкают все ближе и ближе, срезая все углы и грани искусств и почестей бедняков. Скоро будут выкручивать шеи, чтобы те соответствовали чистым воротникам, и рубить ноги, чтобы влезали в новые ботинки. Людям с ножницами никогда не приходит в голову, что тело – это нечто большее, чем одежда; что суббота создана для человека; что все институты будут судимы на основании того, соответствуют ли они нормальной плоти и духу. Не терять голову – испытание на политическое здравомыслие. Не терять волосы – испытание на художественное здравомыслие.

Итак, вся притча и цель этих последних страниц, да и всех страниц этой книги, состоит в утверждении, что мы должны немедленно начать все сначала и начать с другого конца. Начну с волос маленькой девочки. Я знаю, что они в любом случае хороши. Что бы там ни было злом, но хорошая мать гордится красотой своей дочери, и это хорошо. Это одна из тех несокрушимых нежностей, которые служат пробным камнем всех возрастов и рас. Если другие вещи мешают этому, то их нужно убрать. Если землевладельцы, законы и наука против, то их нужно убрать. Рыжими волосами беспризорницы из сточной канавы я подожгу всю современную цивилизацию. Поскольку у девочки должны быть длинные волосы, у нее должны быть чистые волосы; поскольку у нее должны быть чистые волосы, у нее не должно быть нечистого дома; поскольку у нее не должно быть нечистого дома, у нее должна быть свободная и отдохнувшая мать; поскольку у нее должна быть свободная мать, у нее не должно быть домовладельца-вымогателя; поскольку не должно быть вымогателя, должен быть передел собственности; поскольку должен быть передел собственности, должно быть преобразование в стране. Эту маленькую беспризорницу с золотисто-рыжими волосами, которую я только что увидел, когда она протопала мимо моего дома, нельзя стричь, калечить и переделывать; ее волосы не должны быть коротко острижены, как у осужденного; нет, все царства земли должны быть изрублены и изуродованы, лишь бы ей было удобно. Она – человеческий и священный образ; повсюду вокруг нее социальная ткань будет колебаться, разрываться и падать; столпы общества сотрясутся, и крыши веков обрушатся вниз, и ни один волос с ее головы не упадет.

Три примечания

1. О женском праве голоса

Не желая перегружать это длинное эссе слишком большим количеством пояснений, помимо тезиса о прогрессе и прецеденте, я добавлю три примечания о деталях, которые могли быть неправильно поняты читателем.

Первое примечание относится к спору о женском праве голоса. Многим может показаться, будто я слишком резко отвергаю утверждение, что все женщины должны иметь право голоса, даже если большинство женщин этого не желают. В связи с этим постоянно упоминают, что мужчины получили право голоса (например, сельскохозяйственные рабочие), когда лишь меньшинство было за него. Мистер Голсуорси, один из немногих выдающихся боевых умов нашего времени, говорил на этом языке в «Нации»[198]. Здесь, в общем, я должен вновь сказать, как и ранее говорил в этой книге, что история – не спуск на санках, а дорога, путь по которой необходимо пересмотреть и даже повернуть вспять. Если мы действительно навязывали всеобщие выборы свободным рабочим, которые определенно не любили всеобщие выборы, то это