топор и ложка для обуви. Основная идея зонта – ширина и защита. Основная идея палки – стройность и, отчасти, нападение. Трость – это меч, зонтик – это щит, щит от безымянного врага – враждебной, но анонимной вселенной. Следовательно, более правильным будет считать зонтик крышей; это своего рода складной дом. Но жизненная разница идет гораздо глубже, чем это, и разветвляется на два царства человеческого разума с пропастью между ними. Дело в том, что зонтик – это щит от врага, столь настоящий, что может просто мешать; тогда как трость – это меч против врагов, настолько воображаемый, что доставляет удовольствие. Трость – это не просто меч, а придворный меч, предмет чисто церемониального чванства. Эту эмоцию нельзя выразить никаким образом, кроме как сказать, что мужчина с тростью в руке чувствует себя так же, как мужчина с мечом в ножнах. Но никто никогда не питал чрезмерных чувств по поводу зонтика: это удобство, как и придверный коврик. Зонтик – необходимое зло. Трость – совершенно ненужное добро. Это, как мне кажется, настоящее объяснение бесконечной потери зонтиков; я не слышал, чтобы люди теряли трости. Ибо трость – это удовольствие, предмет личной собственности; его не хватает, даже когда он не нужен. Когда моя десница забудет свою трость, пусть она забудет и меня[193]. Но кто угодно может забыть зонтик, как любой может забыть сарай, в котором пережидал дождь. Всякий может забыть необходимую вещь.

Если бы я решился продолжить аналогию, я мог бы вкратце сказать, что вся ошибка коллективистов состоит в утверждении, что раз двое мужчин могут укрыться под одним зонтом, следовательно, двое мужчин могут использовать одну трость. Зонтики, возможно, можно было бы заменить на какие-то общие навесы, закрывающие определенные улицы от определенных осадков. Но идея размахивать общей палкой – абсолютный вздор; как если бы речь шла о закручивании общих усов. Мне скажут, что это откровенная фантазия и что никакой социолог не предлагает подобных глупостей. Извините, но они действительно такое делают. Я проведу точную параллель к смешению тростей и зонтов – такой параллелью будет постоянно повторяемое предложение реформ. По крайней мере шестьдесят социалистов из ста, когда говорят об общих прачечных, сразу переходят к общим кухням. Это так же механистично и неразумно, как и приведенный мною фантастический случай. Трости и зонтики – это жесткие стержни, которые входят в отверстия в стойке в прихожей. Кухни и прачечные – это большие помещения, жаркие, полные сырости и пара. Но сущность и функция этих двух помещений совершенно противоположны. Есть только один способ стирки рубашки; то есть только один правильный способ. В рваных рубашках нет вкуса и фантазии. Никто не скажет: «Томпкинс любит рубашки с пятью прорехами, но лично я предпочитаю старые добрые четыре дыры». Никто не скажет: «Эта прачка рвет левую штанину моей пижамы, но если я на чем и настаиваю, так это на дыре в правой штанине». Идеальная стирка – просто вернуть вещь обратно постиранной. Но ни в коем случае нельзя сказать, что идеальная форма готовки – просто подать продукты приготовленными. Готовка – это искусство; в нем есть личность и даже извращенность, поскольку искусство по определению должно быть личным и может быть извращенным. Я знаю человека, не особо изысканного, который не притронется к сосискам, если они не сожжены дотла. Он хочет, чтобы его сосиски были прожарены до черноты, но он не настаивает на том, чтобы его рубашки были превращены в лохмотья. Я не говорю, что такие случаи кулинарного изыска имеют большое значение. Я не говорю, что коллективный идеал должен уступить им место. Я говорю о том, что коллективный идеал не осознает этой разницы и поэтому изначально устроен не так, как надо: он смешивает полностью общественные вещи с вещами в высшей степени индивидуальными. Возможно, нам следует принять общие кухни в период социального кризиса, точно так же, как мы должны принять общее кошачье мясо во время осады. Но культурный социалист, совершенно непринужденный, ни в коем случае не находящийся в осаде, говорит об общих кухнях так, как если бы они были тем же самым, что и общественные прачечные. Это с самого начала показывает, что он неправильно понимает человеческую природу. Эти вещи отличаются так же, как трое людей, поющих один и тот же припев, от трех людей, играющих три мелодии на одном фортепиано.

III. Ужасная обязанность Гаджа

В ссоре, о которой я говорил ранее, между энергичным прогрессистом и упрямым консерватором (или, говоря более мягким языком, между Хаджем и Гаджем) в настоящий момент противостояние обострилось. Тори говорит, что хочет сохранить семейные ценности в Синдертауне; социалист весьма разумно указывает ему, что в настоящее время в Синдертауне нет никаких семейных ценностей, которые следовало бы сохранить. Но Хадж, социалист, в свою очередь выражается весьма туманно и никак не дает нам понять, стал бы он сохранять семейные ценности, если бы их там обнаружил, и стал бы восстанавливать их там, где они пропали. Все это очень сбивает с толку. Послушать тори, так иной раз покажется, будто он хотел бы укрепить семейные узы, которых нет; послушать социалиста – он вроде бы желает ослабить узы, которые никого не связывают. Вопрос, который мы все хотим задать им обоим, – это изначальный идеальный вопрос: «Хотите ли вы вообще сохранить семью?» Если Хадж, социалист, действительно хочет сохранить семью, он должен быть готов к естественным ограничениям, различиям и разделению труда в семье. Он должен вынести мысль, что женщина предпочитает частный дом, а мужчина – общественные места. Он должен каким-то образом смириться с идеей о том, что женщина будет женственной, что означает не мягкой и уступчивой, а хозяйственной, бережливой, порой довольно жесткой и всегда насмешливой. Он должен без трепета выдержать представление о ребенке, который будет ребячливым, то есть полным энергии, но не рвущимся к независимости: по сути, ребенок так же жаждет родительского авторитета, как всего нового и ирисок. Если мужчина, женщина и ребенок будут жить вместе в свободных и суверенных домах, эти древние отношения вернутся, и Хадж должен смириться с этим. Он может избежать этого, только разрушив семью, загоняя представителей обоих полов в бесполые ульи и орды и воспитывая всех детей как детей государства, подобно Оливеру Твисту. Но если столь суровые слова должны быть адресованы Хаджу, то и Гадж не избежит серьезного порицания. Для тори простая истина, которую нужно высказать довольно резко, заключается в том, что, если он хочет,