заболел в начале года и хворал до самой Пасхи; наконец, собравшись с силами, он отправился на свою последнюю войну. Он попытался решить дело миром на переговорах в Ла-Ферте-Бернар, но Ричард, науськиваемый Филиппом, был непоколебим: по-прежнему опасаясь, что в его отсутствие Генрих передаст власть Иоанну, он потребовал, чтоб младший брат вместе с ним отправился в Палестину. Договориться не получилось, старый трюк с церковным отлучением врагов у Генриха на этот раз практически не прошел – его просто проигнорировали, и все лето старый король отступал под напором молодых. Ричард взял Ле-Ман – родной город Генриха, откуда теперь его отец с трудом спасся – его соратники подожгли пригород, давая ему время, однако огонь перекинулся на сам город, обратившийся в пепелище. Правда, и сам Ричард там чуть не погиб – под ним был убит конь. По одной из версий, удар копьем нанес верный Генриху Уильям Маршал (тот самый, что в юности спасал Элеонору от покушения Лузиньянов). После смерти отца Ричард говорил с ним и упрекнул за то, что тот осмелился поднять на него руку, на что Маршал достойно ответил нечто вроде такого: «Государь, ты знаешь, как я управляюсь с копьем. Если б я хотел поразить тебя, мне не составило б никакого труда это сделать». Просто он спасал короля. Всегда ценивший благородство Ричард не только не покарал Уильяма, но тут же предложил ему служить так же верно, как Генриху, – и читатель еще встретится с ним.

Филипп II Август и Ричард Львиное Сердце. Средневековая книжная миниатюра

Филипп овладел Туром. Генрих планировал отступить в Нормандию, и тут, впервые за всю его жизнь, он сдался перед силою судьбы; его истомленный многолетними трудами организм переставал его слушаться, он понял – его час пробил. Отпустив большую часть своих людей, он повернул обратно, приехал в Шинон, где тут же слег, при этом Ричард во всеуслышанье заявил, что это – всего лишь очередной обман, хитрость старого короля. 3 (или 4) июля он нашел в себе последние силы выехать на встречу с Филиппом в Балан. Там ему продиктовали условия: полная капитуляция, выплата 20 000 марок серебром, назначение Ричарда наследником и его женитьба на Алисе. Генрих согласился на все и был отнесен в Шинон, сказав (по Геральду Камбрийскому) на прощанье Ричарду: «Не дай Бог мне умереть, пока я не отомщу тебе!» При расставании он договорился с Филиппом обменяться списком изменников.

В тот же день ему принесли список. Был ли он верен, или же Филипп решил морально добить старого короля – но первым именем, стоявшим в списке, было имя принца Иоанна. Услышав его из уст своего верного Уильяма Маршала (или канцлера Джеффри, своего побочного сына, впоследствии – архиепископа Йоркского), король изменился в лице и промолвил: «Довольно!» По более пространной версии, Генрих еще спросил Маршала, действительно ли это так, и Уильям, знавший правду, но скрывавший ее от своего короля, подтвердил сведения, предоставленные Филиппом.

Его кончину описывают и истолковывают по-разному. По одним рассказам, он повернулся лицом к стене, ничего не говорил, не пил и не ел и 6-го числа умер от хлынувшего из носа и рта кровотечения. По другим – его от потрясения хватил удар. Третьи описывают его состояние с 4-го по 6-е число, как наполненное галлюцинациями и бредом – лишь однажды его сознание прояснилось, и он успел причаститься Св. Тела и Крови Христовых[75] – впрочем, скорее всего, последнее – просто благочестивая «клюква». Хорошо написал Огюстен Тьерри: «Терзаемый до последней минуты домашней войной, он испытал перед смертью самое горькое чувство, какое только может удручать человека, сходящего в могилу: он уносил с собой сознание, что умирает жертвой отцеубийц».

Покойного короля обнаружили в самом жалком положении – залитого кровью и полностью обобранного слугами, оставившими на нем только штаны и рубаху. Разные хронисты по-разному описывают реакцию Ричарда. Согласно одним, он в слезах и скорби провожал прах своего отца, погребаемого со всем положенным величием и атрибутами; согласно другим – он лишь молча постоял, посмотрев на окровавленного отца, и так же молча вышел (некоторые переносят эту сцену на отпевание Генриха в Фонтевро, при этом, как зловеще сообщает Геральд Камбрийский, у мертвого короля открылось кровотечение, не прекращавшееся до тех пор, пока Ричард не вышел из церкви), Генриха же похоронили чуть не в рубище, с каким-то запасным скипетром, дешевым кольцом и полоской золоченой ткани, оторванной от женского платья и положенной ему на лоб вместо короны. Гораздо интереснее рассмотреть вопрос о месте его погребения. Он дает очень интересный плод, возможно – если мы не ошибаемся – достойно венчающий многолетнюю любовную драму Генриха и Элеоноры. Генрих завещал похоронить себя в одном из анжуйских аббатств – Гранмоне, однако свое упокоение он нашел… в обожаемом Элеонорой Фонтевро!

Уильям Маршалл. Старинная гравюра

Вопрос – решил ли так Ричард, и интересно, на основании чего? Хотел по смерти примирить родителей, как поступил русский царь Павел I? Не слишком ли смело было помещать тело Генриха в любимую обитель матери без ее согласия? Элеонора еще находилась в Англии, хотя уже не под замком, ибо посланный в Винчестер Ричардом Уильям Маршал с приказом освободить ее нашел королеву уже свободной, т. к. тюремщики из страха сами выпустили ее, и теперь она триумфально шествовала по стране, освобождая невинных узников. И раз так, могла ли королева сама принять это решение и уведомить о нем сына и ближних? Казалось бы, разлагающееся тело нуждается в срочном погребении – но не тут-то было. Не хотелось бы шокировать читателей (а особенно читательниц) излишними подробностями, но они нам нужны, чтобы выстроить романтическую гипотезу. Итак, в Средневековье со знатными покойниками особо не церемонились, особенно когда их надо было перевезти на определенное расстояние. Труп Карла Лысого, например, транспортировали в бочке со смолой, тело Фридриха Барбароссы, трагически погибшего в III Крестовом походе на территории Малой Азии, сварили, а потом ножами отделяли мясо от костей, чтоб отвезти последние в Германию; мать Генриха II, Матильду, заворачивали в бычью шкуру; жену Эдуарда I, Элеонору Кастильскую, выпотрошили и нашпиговали для перевозки ячменем. И далее, даже если никого никуда везти было не надо, из трупа извлекались все внутренности, включая мозг (при подобной операции, производимой над Генрихом Боклерком, от попадания трупного яда умер извлекатель, на что ядовитый хронист Уильям Ньюбургский заметил,