— Простите! — воскликнул Хартнер и вылил в пустой желудок содержимое стакана. — Забыл вам сказать… Вы были очень заняты рапортами своих подчиненных, когда дворник Марон передал мне сообщение, принесенное с курьером, директора Городской библиотеки, Теодора Штайна. Директор поясняет, что некоторые читатели, которые представляют какие-то учреждения, могут за высокий залог заимствовать старопечатную книгу.

— Это хорошо, — буркнул Мок. — Но каким залогом мог располагать алкоголик Гельфрерт и какое представлял учреждение?

— Директор Штайн отвечает только на второй вопрос. Гельфрерт был секретарем Общества любителей Силезской родной земли.

— Очень мило со стороны директора Штайна, что захотел это проверить.

— Не только это захотел проверить, — воодушевленный Хартнер вливал в себя еще один бокал. — Он прислал мне также список членов этого общества (так совпало, что он является его председателем) и выписку из реестра должников…

— Да? Я слушаю вас, доктор. Прошу, продолжайте дальше…

— Из нее следует, что перед Гельфертом с произведением Бартесиуса ознакомились восемь читателей. Все они носят странные имена…

— В чем заключается их необычность?

— В том, что это имена исторических деятелей.

— С удовольствием ознакомлюсь с этими именами.

— Может, вы, дорогой советник, ознакомитесь также с их ликами. Все они находятся в Леопольдинском зале нашей альма-матер…

— Не понимаю, — Мок покачал бокалом и наблюдал, как капли водки стекают на широкую ножку. — Я сегодня слегка хворый, слегка грустный, слегка усталый… Прошу вы говорить яснее.

— Какой-то читатель или читательница заимствовали в читальном зале «Antiquitates Silesiacae» Бартесиуса и не вписали в реестр свои собственные имена, а имена выдающихся ученых и благодетелей нашего университета, имена персонажей, чьи портреты находятся в Леопольдинском зале. Разве что действительно те читатели так звались… Кажется, что в прошлом году в читальный зал Городской библиотеки приехали Кранц Венцл, Питер Канисиус, Йоханн и Карл Carmer фон Хойм, — Хартнер подошел к Моку и смотрел минуту на несколько черных птиц, которые стояли на быстро плывущей плоской льдине. — Завтра у вас будет много дел до доклада градоначальнику, если Мюльхаузу и вам удастся с ним встретиться. Ну, выпейте в конце хорошего дня, в котором так много удалось установить…

— Думаю, что завтра мы оба будем проводить доклад бурмистру. У нас в конце концов эта свинья, — тихо сказал Мок, протянул руку Хартнеру и, не тронув водки, покинул кабинет директора.

Вроцлав, пятница 20 декабря, восемь утра

Слуга Мока Адальберт Гозолл и его жена Марта одеты сегодня были празднично, чтобы — как Адальберт сказал Моку при пробуждении — отпраздновать счастливое возвращение своего работодателя к здоровью. Старый камердинер влез в слегка потрепанный фрак, на ладони натянул перчатки, а его жена обернулась десятком силезских юбок. Завтрак подавали в молчании, а страдавший бессонницей Мок также молчал и наполняла желудок — вопреки его явным протестам — штруделем с яблоками. Мирту интересовал аппетит господина, Адальберта — собственный карман, который работодатель заполнил минуту назад тем ежемесячной выплатой, а Мока — аскетичный вид квартиры, лишенной вчера по его приказу всего, что напоминало бы о Софи. Советник проглотил последние глотка кофе и вышел в прихожую. С помощью янтарной ложки обул туфли, принял от Адальберта пальто и шляпу, стоял перед зеркалом и долго уминал и разглаживал поля, чтобы придать головному убору правильный вид. Под мышку сунул портфель своего слуги, заполненную документами и выпечкой Марты, миновал большой мешок, в котором находилась его собственная папка, подаренная ему когда-то Софи, и вышел из квартиры. У особняка стояли уже заказанные Адальбертом сани, а фиакер разговаривал с газетчиком, который потоптывал дырявыми ботинками по ледяному тротуару. Изогнутый козырек каскета обнажил зеленоватое лицо мальчика. Мок взял у него экземпляр «Последних новостей Бреслау», а в награду дал ему пятимарковую монету и выпечку Марты. Не слушая слов благодарности, он вскочил в сани и опустился на твердое сиденье. Пронзительная боль в шее напомнила ему через миг наличие вероломных жен и дворников и хирургов, спасающих людские жизни. Возница пригладил внушительные усы и хлопнул кнутом с таким размахом, как будто хотел изгнать из него все печали этого мира. Мок, спрятанный за газетой, начал поиски информации о преступлениях, истории города и русских аристократах. Вместо этого он нашел новости о сегодняшнем заседании Sepulchrum Mundi, о немецко-польских переговорах по договору о двусторонней торговле и о голоде в Китае. На информационной заметке о лекции фон Орлоффа прервал его возница. Они стояли перед дворцом Хацфельдов, в котором находилась штаб-квартира Силезского Регентства. Мок потянулся к карману, вручил извозчику столько же, как за четверть часа газетчику, и подождал сдачи. Когда он получал залепленные жиром монеты, рот извозчика раскрылся и из-за сломанных зубов донеслись до Мока слова упрека:

— А тому вы дали такие чаевые… Холодно, господин, и до дому далеко…

Советник, преодолев отвращение, наклонился к извозчику и прошептал:

— Тот наверняка пропьет все, а ты вложишь деньги?

— Во что, господин? — шелохнулись пышные усы.

— В новые чулки с подвязками для своей дочери, — Мок крикнул сквозь снег и вошел во дворец.

В холле стоял Мюльхауз и при виде Мока взглянул на часы.

— Вы пунктуальны, — сказал он вместо приветствия. — А этот ваш Хартнер?

— Он опаздывает расчетливо и регулярно. Всегда пять минут. В этот раз, однако, на час.

Они молчали. Оба знали, что силезский правящий градоначальник фон Шрёттер скорее найдет понимание для слабостей Гейссена, чем аристократической непунктуальности Лео Хартнера. Мок был прав. Хартнер и секретарь фон Шрёттера не опаздывали. Прилизанный чиновник спустился в холл и пригласил их церемонно в кабинет градоначальника. Мимо них проходили занятые сотрудники — обеспокоенные секретарши и менее или более важные особы, ищущие напрасно счастья в столице Силезской провинции. Кабинет фон Шрёттера был наполнен гданьской мебелью. Градоначальник приветствовал их не менее церемонно, чем его ассистент, и — оправдываясь сессией силезского Ландтага — попросил возможно быстро перейти к делу. Мюльхауз принял это близко к сердцу и попросил Мока представить дело «календарного убийцы».

— Дорогой господин градоначальник, — Мок отказался от титула «превосходительство». — В нашем городе действует убийца, оставляющий на месте преступления листки из календаря, и глава секты, некий Алексей фон Орлофф, провозглашающий приближение конца света. Этот последний podpiera подпирается различными прогнозами, в соответствии с которыми концу света предшествуют ужасные преступления. Они являются повторением преступлений, совершенных века назад — люди убиты в таких же обстоятельствах. Три убийства — три примера преступлений вековой давности…

Градоначальник фон Шрёттер открыл круглую коробку, из которой торчали кончики сигар. Закурили все, кроме Мюльхауза.