— Вас спас дворник Университетской библиотеки, некий Йозеф Марон, — протянул Мюльхауз. — Он не хотел быть вашим Хароном, — захихикал он.

— Я забыл для него обол, — Мок закрыл глаза и заснул. Спал, однако, только некоторое время, в котором медленный ритм движущихся недавних событий усилился. Он с трудом повернулся в сторону и блеванул рвотой на больничный линолеум в гранитном узоре.

Вроцлав, четверг, 19 декабря, два часа дня

Мок проснулся в очередной раз в тот день и сразу поднялся на кровати. Кровь ударила ему в голову, шею пронзила проникающая боль, а стертый подбородок болезненно надавил на жесткий край корсета. Он упал на подушку и позволил струям пота потечь по лбу. Потом медленно протянул руку, нажал на кнопку у кровати и через некоторое время увидел в комнате сестру боромеушку (Йохан Непомук Карл Боромеус Йозеф Франц де Паула Франц Ксавер Килиан фон Лихтеншайн).

— Тот господин, который был у меня сегодня утром, — прошептал он, — тут где-то еще?

— Он тут уже несколько дней, — сестра опустила скромно глаза. — И не уходит от вас. Разве что в туалет или покурить. Он сейчас придет. Что-то еще?

Мок хотел отрицательно покачать головой, но вспомнил о треснувшим шейном позвонке. Он не сказал затем ничего, а сестра растворилась в белом больничном интерьере. Вместо нее появился Мюльхауз, согревающий руки теплым чубуком.

— О, вы снова вы проснулись! — сказал он. — Надеюсь, вы не отреагируете с таким отвращением на очередное возвращение в реальность.

— Зачем сюда возвращаться? — вздохнул Мок и закрыл глаза. Тогда он увидел совершенно другую картину: ночь, Мюльхауз спит на железном больничном стуле, пепел из чубука рассыпается на его жилете.

— Благодарю вас, директор, — Мок открыл глаза, — за то, что вы при мне. Это как бдение при покойнике. Последняя дань…

— Да, я присматриваю за вами, — сказал Мюльхауз. — Как ваш друг и начальник. Впрочем, одно сочетается с другим. Начальник хочет, чтобы вы вернулись к работе. Мой друг верит, что работа исцелит вас.

Мок посмотрел на предмет, стоящий в углу комнаты. Это был латунный стеллаж с двумя отделениями. В нижнем прятался кувшин с водой, в верхнем — таз. Над тазом поднимался столб с зеркалом. Оборудование было замысловато украшено виолончельными ключами. Сварщик, должно быть, был меломаном. На краю таза видна была пена для бритья, испещренная черными точками сбритой бороды. Мок потер подбородок и обнаружил, что она гладкая.

— Кто меня тут бреет? — прошептал он.

— Я, — ответил Мюльхауз. — Я должен быть парикмахером. Ваша борода была бы для каждого мастера непростой задачей.

— Зачем? Почему вы со мной возитесь? И так не вернусь. Потому что для чего? — буркнул Мок.

— Я должен отвечать как хозяин или друг?

— Все равно.

— Вы вернетесь к жене и к работе.

Мок поднялся, не обращая внимания на боль, встал и схватил обеими руками за корсет, как будто хотел стащить его через голову. Его ноги начали искать обувь, а руки высвобождались из рукавов ночной рубашки. Через некоторое время он был не в состоянии игнорировать боль. Он упал на кровать и уставил глаза в Мюльхауза. Тот, немного напуганный поведением подчиненного, вспомнил предупреждение врача, что не волновать больного, и решил выкинуть из себя все.

— Послушайте, Мок, — Мюльхауз лихорадочно уминал табак в чубуке. — Три дня назад я говорил с Кнуфером. Он нашел вашу жену в Висбадене, и не сегодня, завтра она будет в Берлине. Там Кнуфер поместит ее в какую-нибудь квартиру, и какие-то его приятельницы будут присматривать за ней днем и ночью. Он не пропустит ничего. Как только вы закончите дело «убийцы из календаря», заберете ее из Берлина и все будет кончено. Ваша гипотеза о повторении преступления убедительна.

— И что теперь, Мюльхауз? — Мок еще никогда не обращался так к своему шефу. — Вы держит меня в страхе, так? Найдите, Мок, «убийцу из календаря», а я вам скажу, где ваша жена, — он подражал скрежещущему голосу Мюльхауза. Еще раз оживился и сел на кровати. — Прошу меня теперь внимательно послушать. Мне плевать на эту работу и этого гада, который убивает алкоголиков, гитлеровцев и продажных политиков. Меня интересует только моя жена, и сейчас я встану, оденусь и поеду в Берлин. Я найду Кнуфера в мышиной дыре, и он скажет мне, где Софи. Вы понимаете? Именно так я сейчас сделаю.

— Забываетесь, — Мюльхауз схватился за последнее спасательное судно, — что погибла еще молодая девушка. Шлюха, которая за пару пфенигов делала все, что только взбредет таким подонкам, как Гейссен. Но ей было всего девятнадцать лет, и до того как она умерла бы от сифилиса, могла еще немного пожить…

— Что меня волнуют какие-то безымянные проститутки, — Мок позвонил снова сестре. — Я даже не могу вписать ее в акт. Я поеду за другой шлюхой… И ее изменю… Больше никогда…

— Что вы, черт возьми, с ней сделаете, когда найдете? — крикнул Мюльхауз.

— Обниму ее за шею, — спокойно ответил Мок, — и попрошу о…

Вошла сестра и начала протестовать, когда пациент объявил ей намерение покинуть больницу. Бас Мока был прерван истерическим сопрано сестры. Мюльхауз попытался ухватить в этом шуме одну мысль, которая не давала ему покоя, которая должна быть контраргументом на то, в чем Мок полностью ошибался и чего не учитывал. Это не было объятие за шею Софи, чтобы ее обнять или задушить, это было что-то, что Мок сказал ранее, то, что не совпадало с истиной. Да, он уже знал.

— Тихо, черт возьми! Пусть сестра на некоторое время удалится! — крикнул Мюльхауз и с удовлетворением приветствовал шелест накрахмаленного фартука в дверях комнаты. — Почему вы считает, что эта проститутка была безымянной? Ее опознал отец, обеспокоенный ее отсутствием на рабочем месте, на котором он сам ее и разместил. Ну и дрянь, да? Был сутенером собственной дочери, — он выбрасывал из себя слова со скоростью пулемета. — Она работала в том борделе всего три дня, и ее коллеги знали только ее псевдоним. Отец опознал ее позавчера. Вы должны поймать убийцу этой девушки… Вы в этом вопросе глубже всего сидите… У вас новые идеи… Эта жертва не гитлеровская каналья или пьяный музыкант… Это обычная девушка вынуждена блудить из-за собственного отца!

— Вы говорите «из-за отца»? — Мок все еще сидел на кровати. — Как ее звали? Скажите!

— Розмари Бомбош.

Когда прозвучало это имя, Мок умолк. Мюльхауз сопел и искал спички. Затрещала спичка, трубка пыхнула искрами. В дверях стоял врач и открыл рот, чтобы выругать Мюльхауза за курение. Он не успел этого сделать, потому что вдруг заговорил Мок:

— Благодарю вас, доктор, за заботу, но я покидаю ваш госпиталь. Выписываюсь!

— Вам нельзя! — молодой врач повысил голос. — Вы должны еще быть у нас несколько дней… С врачебной точки зрения нет настолько срочных дел, которые бы…

— Есть дела поважнее, чем врачебная точка зрения!

— А какое же дело, мой милый, может быть важнее поправки здоровья пациента? — врач смотрел иронично на облик Мока, беспомощно крутящегося в жестком корсете.