Шрифт:
Закладка:
Послесловие
Прочитав эту книгу, каждый читатель вправе остаться неудовлетворенным ею — как в целом, так и отдельными разделами. Разумеется, предугадать все возможные вопросы и возражения трудно, но на те из них, которые более всего вероятны, я постараюсь здесь ответить.
Одно из таких потенциальных возражений состоит в следующем. Автор всячески стремился показать, что пифагорейское сообщество не было таким религиозным объединением, которое бы исключало или серьезно препятствовало научным и философским изысканиям некоторых его членов. Но на эту проблему можно взглянуть и с другой стороны. Не было ли в пифагорейской религии таких идей, которые бы прямо способствовали научным занятиям или хотя бы давали им дополнительную религиозную мотивацию?
В принципе такое сочетание вполне правдоподобно{231},что же касается конкретного решения, то еще с конца XIX в. попытки обнаружить единство научной и религиозной мысли в раннем пифагореизме связывались с идеей очищения души (катарсисом). Благодаря трудам Дж. Бернета и Фр. Корнфорда{232} мысль о том, что пифагорейцы относились к научным занятиям, особенно математическим, как к важному средству очищения души помимо очищения чисто религиозного, получила широкое признание.
Речь, конечно, идет не о том, чтобы кто-то из пифагорейцев, ставивших своей главной целью очищение души, решался прибегнуть к катарсису в форме тяжелого, а порой и мучительного пути научного познания. Орфики, действительно ценившие ритуальную и моральную чистоту больше всего остального, спокойно обходились без всякой науки. Наука может существовать только там, где она имеет самостоятельную ценность, причем ценность главную или одну из главных. Если согласиться с тем, что в пифагорейской среде действительно были ученые, то по отношению к ним можно говорить лишь о дополнительных мотивациях, помимо основного стимула — стремления к познанию. Нельзя вместе с тем отрицать, что такого рода мотивации могут быть весьма действенными.
Проблема, однако, заключается в том, что нет ни одного раннего источника, который бы говорил — о наличии у пифагорейцев подобного отношения к науке. Впервые, об этом упоминает Ямвлих (De comm. math, sc. P. 55, 69, 84), что вызывает скорее сомнение, чем уверенность. Аристоксен же пишет совсем о другом: «Пифагорейцы использовали медицину для очищения тела и музыку для очищения души» (фр. 26), и это очень похоже на реальную практику.
Веские аргументы говорят в пользу того, что взгляд на науку как на средство очищения души впервые появился у Платона и был тесно связан с его представлениями об идеальных, внечувственных объектах познания, которые должны были изучать математика, гармоника и астрономия{233}. Пифагорейцы смотрели на акустику и астрономию совсем по-другому, кроме того, они активно развивали и науки о живой природе. Трудно представить, чтобы Алкмеон и Гиппон, занимаясь анатомированием, Менестор, собирая и классифицируя растения, Гиппас, производя физические опыты, смотрели на все это как на особый вид очищения души.
Традиция, сохраненная Аристотелем и Гераклидом, приписывает Пифагору совсем иное отношение к научному познанию: оно является самоцелью, а не средством для достижения блаженства души. Даже сомневаясь в принадлежности этой идей Пифагору, нельзя не признать, что ее бытование среди пифагорейцев V— IV вв. до н. э. противоречит наличию у них убеждения в катартических свойствах науки. Тем меньше оснований проецировать его на VI в. до Нг Э.
Второе возможное возражение состоит в том, что в книге никак не отражена роль мифа в становлении пифагорейской философии и науки. Согласно известной формуле, греческая мысль развивалась «от мифа к логосу». Где же та мифология, из которой вырастали или от которой отталкивались пифагорейския философия и наука?
Путь от мифа к логосу может быть представлен различными и даже противоположными способами. Согласно одному из них, до появления философии и науки их функции выполняет миф, который тоже является продуктом мышления, но только особого, мифологического. Миф служит в эту эпоху универсальной идеологией и одновременно главным средством познания и осмысления мира. Таким образом, между философией и наукой, с одной стороны, и мифом — с другой, существует генетическая связь. Философские системы и научные гипотезы появляются в результате рационализации прежних мифологических, представлений, как бы вырастают из мифа в ходе его трансформации, сохраняя свое родство с ним в течение VI–V вв. до н. э., а во многих случаях и позже.
Другая точка зрения, которой я склонен придерживаться, состоит в том, что в VIII–VII вв. до н. э. взгляды, греков на природу и человека находились под сильным (но отнюдь не господствующим) влиянием мифологических представлений. Начиная с VI. д. до н. э. на месте этих представлений начинают утверждаться рационалистические идеи, опирающиеся на практический опыт и эмпирическое познание. Эти идеи генетически не связаны с предшествующим пластом мифологических представлений они происходят из иного источника и их утверждение можно сравнивать с распространением новой археологической культуры на месте старой. Разумеется, это сравнение не описывает всей сложности реальной культурной динамики и требует множества оговорок. Наука и философия, рациональное осмысление, мира лишь потеснили миф, заняли только часть того места, которое он раньше занимал в культуре. Однако и в гомеровскую эпоху мифология отнюдь не была стержнем греческого мировоззрения, уже в это время произошла значительная секуляризация культуры{234}. Наряду с этим в философских воззрениях, VI–V вв. до н. э. нередко можно встретить следы мифологических представлений и традиционных ходов мысли.
Но главное заключается не в том, что какие-то элементы мифа сохранились и были включены в новую систему. Никто и не говорит о тотальном разрыве в греческой культуре, — его не бывает даже в ходе самых опустошительных завоеваний. Наиболее существенно то, что философия и наука происходят не из мифа, что у них совершенно другие психологические источники и способы существования в культуре. Миф в отличие от философии и науки не является формой познавательной деятельности, он не направлен на получение знания и дать его по своей природе не может{235}. Мифологическое мышление, о котором так часто пишут, никогда не существовало и существовать в принципе не может, ибо миф продуцируется не мышлением, а эмоционально окрашенной фантазией, основанной на фактах человеческого опыта{236}.
В причудливых образах, создаваемых этой фантазией, может проявляться и естественное
