— Садитесь с девочкой в кабину, — предложил он Наталье.

— Спасибо. Мы уж тут, с больной, — ответила Наталья. Устроившись с Оксанкой на боковом сиденье, она спросила Веру: — Ну, как наше самочувствие?

— Спина почти не болит. Но врачи почему-то ходить не разрешают. Сказали, пусть окрепнет кость, тогда можно будет потихоньку подниматься.

Наталья знала, что Вера если и поднимется, то ненадолго. Закревский просто сбывает ее с рук. Болезнь в той стадии, в которой она была выявлена, полностью излечить уже невозможно. Будут, как говорят специалисты, «светлые промежутки», она может отступать, но только на время. После затишья вновь пойдет на приступ — жестокий, мучительный, изнуряющий человека до предела. Знает ли обо всем этом Вера? Наверное, знает. В больнице всякого наслышалась и насмотрелась. Есть среди больных женщины, которые не щадят ни себя, ни других, изводят своими пугающими рассказами соседок. «Раз прицепилась эта холера, то уж не отпустит. И никакие доктора не помогут. Изъест тебя, как ржа железо. Я-то уж знаю». Таких иногда приходится выписывать домой. Жестоко оставлять человека без лечения, но другого выхода нет. Вера, наверное, побывала «в руках» таких женщин. Не раз смачивала подушку слезами.

— Ты летала когда-нибудь на самолете? — спросила Наталья Веру.

— Нет. Первый раз.

— Вот и Оксанка первый раз полетит. Не боишься?

— Нет, — ответила девочка и добавила: — Птички ж летают и не боятся.

Вера отвернулась. Из уголков глаз покатились слезинки. Сколько тут прошло времени, как она рассталась с Оксанкой? Ну, пусть месяца два. А уже почувствовала, как ее Оксанка повзрослела.

— Что, нехорошо? — спросила Наталья.

— Нет, ничего. Это пройдет, — смахнула слезы Вера. — А куда меня теперь положат?

— В нашу больницу. Мы всегда будем рядом.

— И Оксанку будете ко мне пускать?

— Ну что за вопрос, Вера!

Въехали прямо на летное поле. Там уже был готов к вылету санитарный самолет. Веру перенесли из одной машины в другую, крылатую. Наталье с Оксанкой на руках пришлось сесть рядом с пилотом. Взревел двигатель. Самолет вырулил на взлетную полосу и остановился. Получив разрешение на взлет, пилот прибавил газу, самолет побежал по земле и спустя минуту был уже в воздухе.

Набрали высоту. Наталья смотрела на проплывавшие внизу поля, лесные угодья, озера, змейки рек и речушек. Да, здорово это — видеть, не поворачивая головы, все, чем украсила себя земля.

— Ну как, интересно? — спросила Оксанку Наталья. Хорошо, что взяла ее с собою. Малышке будет теперь что вспомнить. Одно дело рассматривать те же облака с земли и совсем другое — видеть их прямо перед носом. Далеко впереди показалось стадо коров. Даже Наталья не сразу определила, что это были именно коровы. Громко, пересиливая гул мотора сказала:

— А вот внизу, видишь, коровки пасутся.

— А почему они такие маленькие?

— До них очень далеко. Поэтому и кажутся маленькими.

Вера лежит на носилках чуть позади. Дремлет? Вряд ли. Наталья берет ее за запястье. Пульс ровный, без перебоев. Значит, все в порядке.

Сели на окраине районного центра. Их уже ждала машина «скорой помощи». Не успели погрузиться, как самолет развернулся, набрал скорость, взлетел и вскоре скрылся за лесом.

— В райбольницу! — бросил сидевший рядом с водителем фельдшер.

— Нет, давайте прямо в Поречье, — возразила Наталья.

— Не могу. На станции «Скорой помощи» не будут знать, где машина.

Пришлось Наталье бежать в вагончик с облупившейся вывеской «Аэровокзал», звонить на «Скорую». В районной больнице Вере делать нечего. Шел бы разговор о специальном лечении — другое дело. А тут нужен обычный больничный уход. Убедила диспетчера.

Через минуту-другую машина «скорой помощи» пылила по дороге на Поречье.

22

«О матерях можно говорить бесконечно…» Чьи это слова? Горького, кажется. Да чьи бы ни были, а в них сущая правда. Почему? Ну, хотя бы потому, что они, матери, такие одинаковые и такие разные…

Анисья Антиповна, мать Николая Пашука, уже в тех годах, когда больше всего хочется покоя. Но какой тут покой, когда ее старшенького, Миколку, эта Титова упекла так, что неизвестно, дождешься ли его возвращения домой. На днях был суд. Привезли Миколку под конвоем в клуб. Народу собралось — тьма. Анисья Антиповна пробилась поближе к сцене. Спасибо, уступили ей место. Сидит касатик рядом с Ядькой-чулочницей, а по бокам два молоденьких милиционера. За столом судьи, прокурор. И пошло: Миколка такой-сякой, и пьяница, и житья от него никому нету. А какой он пьяница? Ну выпьет, бывало. Мужик, он и есть мужик. Правда, не повезло Миколке с семьей. Жена с дочкой остались где-то за Вологдой, где он отбывал наказание. Он и звал, говорит, и золотые горы сулил, а жена ни в какую. Сидит Анисья Антиповна, слушает. И вот слышит: Миколку к пяти годам лишения свободы, а Ядьку-чулочницу — к двум. Ядька как запричитает, как заголосит. Миколка, тот мужик крепкий. Молчал, только сильнее брови насупил. Ну как перенести такое матери? Умоляла, просила судей: «Отпустите сыночка. Не берите грех на душу». Где там! Услышала под конец только слова: «Взять под стражу». Что же теперь делать? С кем посоветоваться? Шла домой как в воду опущенная. Догоняет ее Инна Кузьминична. Вот уж отзывчивая женщина, душевная. И на суде выступала, говорила, что Миколка был в тот день трезвый, что никакого запаха она от него не слышала. И вот теперь приглашает зайти.

— Да какие уж гости с моею бедой? — для виду стала было отнекиваться. А сама впереди хозяйки и в сени, и в горницу.

— Думаю вот, как бы вам помочь, — сказала Инна Кузьминична.

— Сказывают, можно жаловаться выше.

— Толку-то. Теперь вы, насколько я понимаю, одна?

— Одна, касатка, одна. Как перст, одна.

— Где теперь ваш младший?

— Еще не вернулся, касатка.

— Но срок уже вышел или нет?

— Писал, что скоро отпустят.

— Ну что мне вам посоветовать? Вы знаете, что Антон Терехов погиб из-за Титовой?

— Да вроде бы слышала, только как оно там было — откуда же знать.

— Ну так вот. Сильно тогда ушибся Антон. По правилам врач не должен глаз сводить с такого больного. А Титова бросила его и ушла домой. Вот он и помер, бедняга. Что за это полагалось Титовой?

— Известно что, касатка.

— То-то, что известно. Тюрьма. Да нашлись защитнички, выгородили. А теперь она других сажает в тюрьмы. Сказала бы: я, мол, Николая не виню, наказания для него не требую — совсем бы по-другому дело повернулось.

— Твоя правда, касатка. Как есть, по-другому.

— Чтобы я вам посоветовала. Пойти к Титовым.