Платье они с Реткой дошивали уже ночью, под свет лучин и свечей.

А утром после нескольких часов сна, скорого завтрака, заутренней службы её проводили в монастырскую библиотеку для подписания брачного сговора.

Договор Фрося читала внимательно. Приданное было прописано подробно: «Евангелие, ткани шелковые, шерстяные, льняные, кожи выделанные, паволоки, тесьма златотканая, меха куньи, собольи, бобровые, ленты, оторочки, нитки, перина, одеяло беличье, украшения золотые и серебряные, жемчуг речной с отверстиями, блюдо серебрёное, ложки, посуда поливная с росписью, светильник бронзовый, гребни, бусы, жаровня, доска пряничная, губка средиземноморская».

Серьезно? Она подняла глаза на отца Никона, тот сидел с невозмутимым лицом. И все это о семи сундуках с замками и ключами. Отдельно прописывалась её личная «часть». То имущество, которым имеет права распоряжаться супруга по собственному усмотрению, и которая не делится при наследовании. Что и говорить: деревня, судя по описи, была богата и приносила отцу Никону явно немалый доход. В ней помимо мастерских и мельницы, числилось еще и стадо породистых овец, шерсть которых была настолько тонкая, что из неё изготавливали нижнюю одежду. Отдельно были прописаны обязанности супруга: не бить, на пиры брать, и обязанности супруги: не ночевать без согласия мужа вне дома, по игрищам не ходить и родить первого ребенка в течение двух лет.

Н-да, чудный брачный договор, ничего не скажешь. Хотя по меркам Средневековой Руси вполне себе адекватный. И путей отступления прописано столько, что хоть отбавляй.

— А мужу, значит, можно ночевать где попало, по игрищам ходить и не участвовать в двухгодичном марафоне по созданию ребенка, так? — не удержалась все же от шпильки Ефросинья.

Отец Никон кашлянул в кулак, Давид посерел, а матушка Фотинья отвернулась к окошку.

— Фрося, — старец решил все же пристыдить свою «дочку».

— Что Фрося? — с совершенно серьезным лицом ответила она. — Здесь не сказано, что за два года я должна родить от Давида, как и его действия в этой области не прописаны. Тут два варианта: или вы надеетесь на непорочное зачатие, или на то, что, когда муж уйдет в поход, мне придется приводить кого-то в дом. Самой же нельзя у посторонних ночевать.

— Достаточно! — рявкнул князь. — Мне нужен будет наследник, и это не обсуждается!

Ефросинья внимательно посмотрела на будущего супруга. Ну да, это в двадцать втором веке дети были привилегией, ради которой стояли в очереди, сдавали сотни тестов и анализов и платили огромные деньги. Привилегией, которая ей так и не была доступна в полной мере. А тут суровая необходимость. С местным-то уровнем смертности.

— Знаешь, Давид, — сказала она сглотнув подступивший к горлу сухой ком, — я как-то на досуге подумала, что детям лучше рождаться в любви, а не по требованию договора.

Сотник опасно сощурился, но все же успокоившись произнес, обращаясь к игумену:

— Отче, впиши так, чтобы моей будущей супруге понятно было, что я не потерплю измен. А пункт про срок вымарай. Когда Бог даст детей, тогда и будут. И так уйму времени потеряли. У меня там на границе Мордва чудит, а я тут семейные дела решаю!

— Ну, Дава, а внуки? — вскинулась монахиня.

— Разберемся с внуками, — отрезал тот. И после обратился к Ефросинье: — Больше замечаний нет?

— Да меня и так всё устраивало, — пожала плечами та.

Отец Никон переделал договор, и они вчетвером подписали три экземпляра. После венчания каждому из супругов полагалось по одному, а последний хранился в монастыре, где проходило таинство.

Лишь закончили, Давид вылетел из библиотеки, словно змеем ужаленный.

«Скорее бы всё завершить и уйти в поход, где всё ясно и понятно, где нет нужды искать компромиссы, договариваться и ждать подвоха от ближнего своего. Господи! Вот что ей надо?! Сиди дома в тепле и сытости, да рожай детей — всяко лучше, чем в чаще лесной. Нет, ершится, шипит. Без рукавиц не возьмешь. И только покажется на миг, что вот понял, узнал, и снова вся рука в занозах».

Оставшиеся «родители» с укором смотрели на Фросю. Та встала, поклонилась и собралась уходить.

— Тeбe нe стыдно? — спросила мать Фотинья.

Ефросинья ничего на это не ответила. Хотела бы она сама понять, отчего взвилась, почему ей вдруг стало не всё равно. Но ответа на свой вопрос у нее не было. А стыдно, стыдно ей было, что излишне прямо, резко, в лоб выдала свое возмущение.

Когда дверь за девушкой закрылась, монахиня задумчиво протянула:

— А ты предупреждал…

Praeteritum XII

Се убо в Русиистеи земли град, нарицаемыи Муром. В нем же бе самодержавствуяи благоверныи князь, яко поведаху, именем Павел. Искони же ненавидяи добра роду человеческому, диявол всели неприязненаго летящаго змия к жене князя того на блуд.

«Повесть о Петре и Февронии Муромских»

Только ближе к ночи Давид добрался-таки до своего дома. Он намеренно весь остаток дня нагружал себя делами и заботами. Хотел отвлечься, не думать о словах Ефросиньи, что прозвучали при подписании ряда, слишком уж неудобными они были, словно воротник на берестяной основе. Красиво, вроде, но всюду давит.

В доме было пусто, огни все потушены. Давид зажег масляный светильник и поднялся к себе. Сделав несколько шагов в сторону двери, он услышал шорох. Ключница и кухарка спали в пристройках, и по идее, никого на втором этаже быть не должно. Тем страннее было слышать звуки наверху. «Может, птица залетела и бьётся теперь», — подумал дружинник, вешая светильник на вбитый между брёвен кованый крюк. Он осторожно снял с пояса нож и проскользнул в свою одрину.

Его ждали. Лунный свет, пролившийся сквозь окно, залил женский силуэт серебром. Гостья сидела на кровати, спрятав лицо в руках. В такт стрёкоту сверчков раздавались её тихие всхлипы.

Воин замер в недоумении. Бесполезный нож опустился. Вдруг женщина ожила, встрепенулась, убрала руки от лица, и Давид узнал Кирияну. Первые мгновенья он ошарашенно смотрел на бывшую невесту, пытаясь ответить самому себе на два вопроса: как и зачем?

Вероятно, она хотела узнать о своём брате, а впустил её кто-то из немногочисленной челяди. Хотя странно, если так. Не должна девица ночью в чужом доме быть. Да еще и в верхних хоромах. Но вот она тут.

— Кирияна, что ты тут делаешь? — наконец спросил он.

— Давид! — сквозь слезы её голос звучал звонко, жалобно. Глаза блестели в лунном свете, чёрные волосы разметались по плечам.

— С твоим братом всё хорошо, — воин все же решил поведать боярыне о