Основной чертой русского военного искусства является его самобытность. Самобытность, вытекающая из нашего малого сходства с другими европейскими народами.

Русская армия тех времен мало походила на другие европейские армии. Она глубоко от них разнилась и внешним видом – простой, удобной «потемкинской» формой, и устройством – будучи единственной национальной армией в Европе{149}, и обучением – моральным воспитанием, а не европейской бездушной дрессировкой, и самой стратегией и тактикой.

В отличие от европейской стратегии, преследовавшей только географические цели, овладение разными «линиями» и «пунктами», русская стратегия ставит своей целью разгром живой силы противника («никто не берет города, не разделавшись прежде с силами, его защищающими»), Румянцев в Молдавии и Суворов в Италии дали нам непревзойденные образцы этой стратегии.

Линейный боевой порядок, царивший тогда в Европе, совершенно не привился в России. Да и как он мог привиться, когда из четырех встреч российских войск с носительницей линейного принципа, прусской армией, одна, при Цорндорфе, окончилась вничью, а в трех других эта «образцовая армия» была сокрушена? Прусско-немецкая доктрина была доктриной побежденных. Победители под Пальцигом и Кунерсдорфом, Кагулом и Рымником применяли совершенно иную тактику, на полстолетия обогнав косневшую в рутине Европу.

«Перпендикулярная тактика» была выработана и широко применялась нашей армией задолго до революционных и Наполеоновских войн. Вспомним боевой порядок Суворова под Туртукаем, его батальонные и даже ротные каре, рассыпной строй егерей далеко за флангами, блестящее применение конницы.

Линейное построение исключало всякое маневрирование в бою. Перестроения без риска полного разгрома были невозможны, пехотный бой можно было подготовить, но им нельзя было управлять.

Русская тактика, наоборот, основана на том, что каждый понимает свой маневр. Управление войсками в бою допускает самое широкое проявление частной инициативы. Иностранные армии, как правило, атакуют одним сплошным, непрерывным фронтом. В русской армии ее части – дивизии – получают самостоятельные задачи. Кампания 1770 года особенно поучительна в этом отношении. При Рябой Могиле сложный ночной маневр, глубокий охват укрепленной позиции противника, является результатом самостоятельных, однако согласованных главнокомандующим действий частных начальников. При этом одной части, бригаде Потемкина, дается, например, такая сложная для той эпохи задача, как глубокий (радиусом 7 верст) заход правым берегом Прута, отдельно от прочих частей армии, развертывающихся на левом берегу. На Ларге и при Кагуле части армии тоже маневрируют самостоятельно, тогда как еще в Семилетнюю войну она наступала одной общей массой.

Эшелонирование войск в глубину, наличие боевых резервов и умение своевременно пользоваться ими давало русской армии всегда преимущество в борьбе с линейными построениями пруссаков.

Русская тактика, как и вся русская доктрина, гибка и эластична: ей чужды шаблоны и трафареты, она всегда своевременно применяется к обстановке, всегда на высоте обстоятельств, всегда грозна для врагов.

«Баталия в поле, – учил Суворов, – линией против регулярных, кареями против бусурманов»… А когда его чудо-богатырям пришлось встретиться в Италии с «безбожными французишками, воевавшими немцев и иных колоннами», то они немедленно пошли на них колоннами же и погнали перед собой доселе непобедимые войска Республики! С того времени наша тактика стала разделяться на тактику против французов – колоннами и тактику против турок – кареями. Однако и тут никакого шаблона, сухой схематичности не наблюдалось («может случиться против турок, что пятисотенному карею надлежит будет прорвать пяти или семитысячную толпу – на тот случай бросается он в колонну»). Суворов видел залог успеха не столько в форме построения, сколько в энергии атаки. (Вообще же он предпочитал трехшереножный развернутый строй Устава 1763 года двухшереножному «румянцевскому»). Суворов больше всех других начальников придерживался элементарных форм устава, зато в применении их отступал от уставных норм тоже больше всех.

* * *

Суворовская «Наука побеждать», катехизис, подобно которому не имеет и не будет никогда иметь ни одна армия в мире, в своей философской основе изумительно полно отражает дух русской православной культуры. Оттого-то она и сделалась наукой побеждать, оттого-то она и завладела сердцами чудо-богатырей Измаила и Праги.

Исследователи этого величайшего памятника русского духа, русского гения, все впадают в одну и ту же ошибку. Романтики и позитивисты, «штыкопоклонники» и «огнепоклонники» – читали своими телесными глазами то, что писалось для духовных очей. Неизреченная красота «Науки побеждать», ее глубокий внутренний смысл остались для этих «телесных» глаз скрытыми.

Наиболее блестящий из комментаторов Суворова, но в то же время менее всех его понявший, генерал М.И. Драгомиров пытался, например, резюмировать всю суворовскую доктрину крылатой фразой «Пуля дура, штык молодец!»

Фраза эта взята, выхвачена, из другой, и ей придан тенденциозный смысл. Суворов сказал иначе: «Стреляй редко да метко, штыком коли крепко, пуля обмишулится, штык не обмишулится, пуля – дура, штык – молодец!»

Суворовское изречение приобретает здесь, на своем месте, совершенно иной смысл, свой настоящий смысл.

Если уже характеризовать суворовское обучение пехоты одной фразой, то, конечно, это не будет «пуля дура»…, а несколько иное положение: «Гренадеры и мушкетеры рвут на штыках, – говорил Суворов, – а стреляют егеря». Это разделение боевой работы и проводится им неукоснительно. Но при этом он требует «скорости заряда и цельности приклада» и от гренадер с мушкетерами, а «крепкого укола» и от егерей. Каждому свое, а «Наука побеждать» – всем.

Суворов всегда отдавал должное огню. Под Столовичами он не атакует сразу Огинского, а сперва подготавливает, как следует, атаку огнем, расстраивает необстрелянные войска коронного гетмана. При Козлудже он атакует турецкий лагерь лишь после трехчасовой артиллерийской подготовки, при Фокшанах – после часовой. Янычары при Гирсове и спаги на Рымнике сокрушаются батальным огнем. В то время как во всей армии на стрельбу отпускалось по три патрона в год на человека, в одном полку отпускалось не три, а тридцать. Нужно ли говорить, что это был Суздальский полк полковника Суворова?

Но Суворов ценил лишь хороший огонь, стрельбу, а не пальбу. Премьер-майором в Казанском полку он был при Кунерсдорфе. Он помнил, как быстро, бешено, отчаянно и… безрезультатно палила оробевшая прусская пехота в тот навеки славный момент, когда на нее по трупам зейдлицких кирасир пошли в штыки кареи Салтыкова.

Перенесемся мысленно в обстановку, в которой протекала деятельность Суворова. Со времен Миниха, а особенно Шувалова, активно оборонительные «петровские» начала все более уступают началам чисто пассивным. Безобразные уставы 1755 и 1763 годов, пытающиеся навязать нам прусские линейные боевые порядки, прусскую огневую тактику и строящие бой на огне артиллерии, не оставляют на этот счет ни малейшего сомнения.

Суворов борется с этим злом. Он сознает всю рутину, преодолевает