слово неприличный смысл. Сослуживицу оттаскивали от гроба, то и дело подносили ей нашатырь и валерьянку. Таким образом, именно она, а не Света с другими женами была главным действующим лицом на этом скорбном мероприятии, не считая, конечно, покойного.

Мы со Светой дружили с детства. Она пришла в наш дружный, гордящийся своей сплоченностью 7-й «в» в середине четверти. Она вошла в тесный коллектив класса, как нож в дерево под прямым углом, и торчала в нем всегда, как нож в дереве, которому нипочем свирепые ветра и недружелюбные взгляды. Света всегда излучала доброжелательность, может быть, несколько снисходительную, вот почему все решили, что она фальшива. Светлана была ослепительно красива, замечательно играла на пианино, отлично бегала на коньках, знала на память множество стихов, о которых слыхом не слыхивала наша преподавательница по литературе, разделявшая в целом отношение класса к Свете. В классе водились свои чудики, но это были уже всеми признанные чудики, которые давно вписались в коллектив, добавляя ему какую-то своеобразную краску. Света явилась с собственным набором красок и собственной шкалой ценностей и всегда поступала так, как ей хотелось. Например: класс тянет-надрывается по асфальту металлолом, а мимо него в открытом легковом автомобиле проезжает Светлана со знакомым водителем — позади машины, привязанная тросом, издевательски грохочет какая-то железяка. Дальше: класс осуждает мещанку Ольгу Ларину, которую и Пушкин-то не жаловал, а Светлана громко говорит, что невеста поэта, имея в виду Ленского, неподсудна — он видел своим зорким сердцем Ольгу не такой, как желчный Онегин, и нечего приписывать его мысли Александру Сергеевичу. Антонина, литераторша, только дышала с перекосившимся ртом, слушая Свету, а мне через парты перебросили записку: «Скажи своей подруге, что она просто смешна!» Когда Санькова положили в больницу, про него вспомнили только через неделю, а через десять дней пришли его навестить, как всегда, всем классом — и встретили под больничными окнами Свету: она, оказывается, каждый день навещала этого тихоню Санькова, пирожки ему приносила с черемухой и грибами, о чем, едва Света завернула за угол, панически прокричал в форточку сам Саньков. И много всякого отличало ее от нас: все говорят «нештяк», а она спокойно отвечает: «Переведите», все — «оборжать» или «кадриться», а она ни за что. Все читают Мопассана, а Света взялась за Тургенева, будто его в школе не проходят, и выписывает оттуда себе в блокнот пророческое: «Честная душа не меняется». Все давным-давно постриглись — у нее коса. Все у моей сестры-медички брали читать «Акушерство и гинекологию», а она и не заглянула ни разу.

Наша со Светой дружба была похожа на первую любовь: та же ревность, те же мелкие придирки и бурные ссоры, хождение друг у друга под окнами и отсутствие во время затяжных ссор аппетита. Она горько упрекала меня за мою преданность классу: «Как можно дружить со всеми! Так не бывает! Или это абстрактное чувство, или утонченное лицемерие. И в конце концов — они же серые, они — никакие, ими кишмя кишит жизнь, ты хочешь, что ли, с ними консолидироваться, спрятаться среди них? Что за беспринципность такая!»

Было у нас с ней заветное место на чердаке моего дома — там мы учились курить. Как-то мы полезли туда, и Света уже достала из пачки «Солнышко», как вдруг я проговорилась, что мы вчера этим «Солнышком» обкурились с Валей Уточкиной. Света так и подпрыгнула на месте: «Ты сюда приводила Валю! На наше место! Пошли вниз. Ноги моей здесь больше не будет». И после этого она у каждого полюбившегося нам в парке дерева брала с меня клятву, что я его больше никому не покажу, какое оно красивое.

Зимой мама решила отпраздновать мое пятнадцатилетие. Я пригласила весь свой класс вместе с учительницей. Класс скинулся мне на подарок и принес все любимое: оперу Гуно «Ромео и Джульетта», лимонник в большом глиняном горшке и костяные шахматы. Класс вместе с учительницей весело ввалился с мороза, началась суета с салатами, и тут явилась Света. Она принесла мне отдельный подарок: настольную лампу — свет, который мне все время напоминал бы о ней, — и альбом Кёте Кельвиц, о котором я мечтала. И тут я увидела, что слова Светы о том, что все ее ненавидят, абсолютно справедливы: класс переменился в лице. Класс, столпившийся в коридоре за моей спиной, вдруг приумолк, собрался в комок, заковался в броню, как бывало у нас перед забегом на первенство области, класс стоял как монолит, а напротив стояла Света со своим светом, которая, оказывается, тоже сдавала деньги на общий подарок. Я сделала чуть заметное движение к Свете, чтобы взять подарок, и у меня было чувство, будто в эту минуту меня крепко взяли за горло... Чуть позже, хлопоча на кухне, я услышала, как хлопнула дверь. Света ушла. Класс невинными и в то же время выжидательными глазами смотрел на меня. Рассадив своих товарищей и учительницу по местам и дождавшись, пока застучат ножи и вилки, я выскользнула из дома, скатилась по лестнице и бросилась в парк. Я знала, чтó там увижу. Света лежала на снегу лицом к небу, и из глаз ее струились слезы. Она сказала:

— Ты видишь? Они вдруг предъявили мне ультиматум: или я уйду, или они все уйдут. — И замолотила кулаком по снегу. — Иди, сейчас же прогони их всех!

— Они мои гости, — сказала я, — разве я могу выгнать их из моего дома?

— А им меня — можно? Можно, да, можно?

Она трясла меня за плечи, а я смотрела на нее и никак не могла решить эту задачу. Обычно, когда я стояла у доски, мне подсказывали. Сейчас было некому. Одна трясла меня за плечи, другие ели в это время пирожные и ставили пластинки.

Света сказала уверенно:

— Ты должна сделать выбор.

Я вернулась домой: двадцать пять пар глаз внимательно смотрели на меня, двадцать пять ртов, усмехаясь, пережевывали обиду, а наша учительница, вдруг все поняв, проговорила:

— Ну-ка сдвинем столы — танцы!

Потом она подошла ко мне и спросила, почему ушла Светлана. Я ответила, что ребята ее выгнали.

Она поморщилась:

— Фу, как нехорошо... Где она?

Я взяла бутылку наливки, пирожных и спустилась к Свете. Она поджидала меня на заснеженном пне.

— Ну что, — сверкая глазами, сказала она, — так ты приглашаешь меня к себе или нет?

— Пошли, — сказала я.

— А они?

— И они тоже.

— Уходи, —