«Проза» уносит в машину лопатку, садится на водительское место, опускает стекла. Решает — стоит ли погонять кондиционер или попробовать поймать сквозняк? Улитка неспешно ползет по ветке через открытое окно. Спасения от жары нет. От сортира пованивает.

Подъезжает УАЗ-«Пикап», за рулем замполит «Пустельга». Привез четверых бойцов с передка на пару дней отдохнуть и помыться.

У людей «только что с передка» особый взгляд. Они явно контужены. Говорить в состоянии только один, дедушка кавказской внешности. Остальные ищут взглядом, куда упасть и уснуть. Они даже между собой не разговаривают.

По двору бродит еще один солдат, тоже «пожилой». Он пристает ко всем подряд офицерам, ищет ПНВ на СВД. «Проза» не понимает:

— О чем он?

Замполит хихикает и расшифровывает:

— Прибор ночного видения на снайперскую винтовку Драгунова.

— Владимирович, — говорит замполит, — не хочешь со мной ночью на передок смотаться?

И косится ехидно так.

— Конечно, хочу!

«Проза» понимает, что легально его на передок не пустят. Он также понимает, что «Пустельга» проверяет его «на вшивость».

Они договариваются о встрече ночью. «Пустельга» уходит, к «Прозе» подходит голый до пояса смуглый боец.

— А вы правда про нас книгу пишете?

Сергей на год младше «Прозы», он зенитчик, «сто лет воюет». Старший техник зенитно-ракетной батареи, а так как у украинцев не осталось авиации, то все зенитчики на передке, как пехота. Сергей приехал отправлять в тыловой район последнюю «Стрелу-10». За ненадобностью.

Он рассказывает о мирных жителях. Под Киевом полк проходил районы богатых пригородов — местной Рублевки, и люди смотрели на десантников зло, ругались. Даже когда им никто не угрожал, демонстративно отворачивались к стене, подняв руки.

Сергей вспоминает:

— Подъезжаем к одному дому, только встали, выбегает женщина: «Помогите, папа повесился!». Поднимаемся в дом, на втором этаже кабинет, в петле покойник, на столе включены два компа, софт для корректировки артиллерии. Нас услышал, испугался и повесился. А лучше всего нас встречали в Луганске, когда шли на Васильевку. До слез! И кормили, и обнимали. Именно там я понял, за кого мы воюем.

— А здесь местные как? — спрашивает «Проза».

— Как? Холодно. Мы им прежнюю жизнь поломали, новую не наладили. Их восемь лет не бомбили, как донецких. Говорят: «Чего вы сюда пришли? У нас нациков не было».

Сергей сплевывает и уходит в душевую. «Проза» удерживает его вопросом:

— А что-нибудь о русском характере?

Сергей улыбается:

— Играли раз в карты в окопе. Начался обстрел, прятаться бы надо, но доиграть хочется. А разрывы все ближе… от обстрелов устали все. А!

— Так доиграли?

— Почему нет? — Сергей уходит.

Около поста с двумя часовыми: они сидят, болтают, не отрываются от смартфонов (ужас по меркам Советской армии), останавливается КамАЗ, оттуда выпрыгивает высокий десантник с двумя рюкзаками — большой за спиной, маленький на груди.

На войне у всех два рюкзака: в большом — личные вещи, он хранится или в расположении батальона, или в грузовике, маленький берут с собой на передок — в нем лежит только самое необходимое.

Боец бравый, ладный, высокий, весь в наклейках, кепи козырьком на затылок, не хватает только тельняшки. Быстрым шагом он проходит в штаб. «Прозе» интересно, он спускается следом.

— Товарищ полковник, — слышит «Проза», — мне бы на передок. К ребятам! От роты семь человек осталось.

Боец гоняет желваки, от чего его рыжая щетина на щеках ходит ходуном. Ему назначают время убытия, он так же стремительно выходит.

— Правда, красавец? — «Проза» не может скрыть восхищения.

— А! — машет рукой «Дрозд». — Они не десантники… Наемники. Не все так просто.

— Что за рота — семь человек?

— Пятая. Объединили с шестой. Так называемый отряд «Шторм». Там все «краткосрочники» собраны. Потом поговорим.

Ему некогда, он изучает карту. Карте уже три недели, она вся исчеркана карандашными заметками.

«Проза» возвращается на крыльцо, где знакомится с бравым десантником. «Тубус» — москвич, жена с ребенком вернулась в Луганск, а он подписал контракт, сейчас вернулся из отпуска. «Тубус» пишет стихи. До того, как за ним приходит машина, он успевает прочесть одно стихотворение.

Машина привезла четверых, которые в сопровождении водителя спускаются в штаб. Там прохладнее, «Проза» идет следом. Вдруг тоже герои? Но нет. Эти четверо — «пятисотые». «Пятисотые» — бедствие профессиональной армии. Пока «Дрозд» расписывается на их рапортах, «Проза» изучает лица «пятисотых». Один молоденький, с лишним весом блондин — растерян. Двое других худые, высушенные, один молодой, другой постарше — смотрят с вызовом. На лице четвертого равнодушие. Они выходят.

— Вот так, Владимирыч, — обращается к «Прозе» «Дрозд», — здесь они струсили, а вернутся на гражданку, будут всем рассказывать, что командиры — мудаки.

— Почему?

— Психологическая защита. Никто не хочет винить себя в неудаче. Шел на контракт, мечтал о подвигах, а под обстрелами сломался. Кого винить? Не себя ж любимого. Потому всегда командиры виноваты, — «Дрозд» вытягивает раненную под Киевом ногу и кладет ее на соседний стул, указывая на черный ботинок: — Например, они уверены, что всю импортную экипировку нам Минобороны выделяет… Все эти «ловы», «криспи». А то, что мы все это за свои деньги покупаем, не верят.

Вечером снова стреляют HIMARSы. «Проза» с «Неоном» успевают забежать к часовому на крышу и издалека наблюдают прилеты по мосту Каховской ГЭС. Как и в прошлый раз: четыре из двенадцати.

— Неужели так сложно добавить «панцирей»? — недоумевает «Проза», когда-то окончивший военно-политическое училище ПВО в Ленинграде.

Глава 4

Каждый выбирает по себе

«Проза» просыпается на час раньше будильника, сгребает вещи в охапку и на цыпочках идет из спального подвала к машине, где в полной темноте одевается. Выходит к точке встречи, слушает, как замполит будит бойцов. Рядом стоит вчерашний снайпер.

— Нашли вчера ПНВ на СВД? — спрашивает «Проза».

— Нашел.

Андрею-снайперу пятьдесят семь. Они не говорят ни о войне, ни о книгах. Обсуждают, как правильно воспитывать мальчишек. «Проза» жалуется:

— Мой старший сын живет с девушкой-«нетвойняшкой», и наша каждая встреча начинается с его реплики: «Я не понимаю смысла этой войны». Каждый раз я повторяю ему разными словами одно и то же, он кивает, соглашается, а потом все заново: «Зачем мы напали на независимую страну?» Я не могу даже сына убедить…

— Пикуль. Надо было в детстве читать ему Пикуля. Может, и не очень с достоверностью, но правильно мужик материал подавал.

Своего второго номера Андрей зовет Лео. Низкого роста пожилой боец с усталым печальным лицом и крючковатым носом. Он молчит, видимо, дремлет стоя.

— Каждый должен выбрать свою очередь, — все-таки Лео все слышит, у него спросонья скрипучий голос, — ваш сын тоже однажды выберет свою. Рано или поздно. Отсидеться в стороне не получится. Надолго эта война.

— Каждый выбирает