учениями в Белоруссии собрал персонал и говорю: «Купите себе раскладушки или складные кровати». Кто-то стуканул, на меня начальство наехало: «Ты зачем подчиненных на деньги ставишь?» А я что? Я ж, чтоб им удобно было, чтоб на земле зимой не спать.

Начальство «Купола» как раз проходит мимо — позывной «Зеркало», два ордена Мужества еще до спецоперации. Начальник медслужбы видит в «ситроене» (боковая дверь сдвинута) пятилитровку кубанского коньяка с надписью «Zа победу», сделанную на этикетке фломастером:

— Вот это я понимаю! Можно служить!

«Проза», гражданский шпак, скалит зубы. У «Зеркала» звонит телефон, и начмед ВДВ уходит.

«Купол» затягивается, смотрит начальству вслед, на затылке топорщатся три вертикальные складки.

— И вот выходим мы из Бучи, и в Гомеле меня встречает фура с кроватями для госпиталя. Куда мне целая фура? В поле? Это ж даже не КамАЗ. Первый раз я попытался забыть фуру с кроватями в Белоруссии. Переводят нас в Белгород, начальство тут как тут: «Где кровати? Государство старалось, мы выбили тебе их, а ты?» Хорошо, что белорусы фуру не тронули, привезли мы кровати в Белгород. А потом я потащил их за госпиталем в Попасную. А дальше? Короче, второй раз я «потерял» кровати на Донбассе. Отдал их в местную больницу, люди счастливы. А я… дрожу. Вдруг опять придут и спросят. Куда мне их? Сюда тащить?

«Купол» знакомит «Прозу» с главным врачом больницы, на территории которой развернут госпиталь, а сам уходит.

Бодрый сухой старик Виктор Иванович то и дело теребит рыжие подпалины на седых усах — результат непрерывного курения. Он показывает гостю достопримечательности Берислава.

Вот — кладбище Крымской войны, где хоронили умерших раненых, старинная полуразрушенная часовня, самих могил не осталось, лишь один каменный крест на бугорке среди выжженных солнцем колючек.

На окраине города — православный храм, выстроенный без единого гвоздя, синие деревянные стены, внутри прохладно. Пока «Проза» ставит свечи, Виктор Иванович беседует с батюшкой.

«Проза» с Виктором Ивановичем — в одном рукопожатии от легендарного белорусского партизана, Героя Советского Союза, Кирилла Орловского, который после войны был председателем не менее легендарного колхоза «Рассвет». Выясняется, что дед «Прозы» и дядя главврача работали с лишившимся за войну обеих рук Орловским.

Теперь Виктор Иванович просто родной человек, «Прозе» хочется обнять его.

Главврач рассказывает о деревне Змеевка, где потомки плененных под Полтавой шведов пели песни на старошведском языке королю Швеции. А король, к приезду которого заасфальтировали дорогу, слушал и плакал.

После экскурсии Виктор Иванович предлагает выпить кофе. Они идут по больничным коридорам в кабинет главврача. «Прозе» обидно и неожиданно натыкаться на холодные колючие взгляды женщин, особенно тех, кто в возрасте его матери. «Я же им ничего не сделал! Откуда столько холода?» — думает «Проза».

А вот на Виктора Ивановича они глядят по-другому. В их взглядах светится вечная женская надежда спрятаться от невзгод за сильную мужскую спину. И старик главврач — тот, на кого можно опереться и заново отстроить государство вместо ушедшего украинского.

В кабинет входит мужчина в спецовке и рассказывает Виктору Ивановичу о нехватке мощности насоса для больничной скважины. Мужчина говорит по-украински, но едва речь заходит о технике, переключается на безупречный русский. Демонстрация для гостя?

Едва он уходит, «Проза» спрашивает об этом главврача, Виктор Иванович лишь пожимает плечами.

— Херсон — русский регион?

— После войны «западенцев» сюда много завозили.

— На ассимиляцию?

— Так что пополам, — игнорирует вопрос главврач.

— А голосовали за Партию регионов? За пророссийских? — «Прозе» не терпится оценить перспективы предстоящего референдума о воссоединении.

— Голосовали обычно за коммунистов, — улыбается Виктор Иванович.

«Проза» возвращается к госпиталю и садится на скамейку в тени деревьев. Жарко. Все ждут артистов.

Рядом — здоровый на вид боец, в летнем маскхалате на голое тело, на голове бандана. Топчется на месте. Подойти не решается.

С крыльца, хромая на левую ногу, спускается покурить «Акация», артиллерийский подполковник.

— Вспомнил я вам историю, — «Акация» заранее смеется, запрокидывая узкое лицо вверх и сверкая золотым зубом. — Знал я одного подполковника, который вел колонну, а укры подожгли траву. Не видно не зги! И как начали минами лепить. И пришлось этому подполковнику бежать впереди колонны с фонариком. Бежит он, слушает разрывы и думает: «Какого… я тут делаю?» А из «тигра» сзади кричат: «Товарищ полковник, бегите помедленнее, мы вас теряем!» И побежал подполковник помедленнее. Навстречу БМД, обрадовались. Он им: «Будете головным дозором», а они: «А мы дороги не знаем». — «Хрен с вами, становитесь в колонну».

— А подполковник знал, куда бежать? — перебивает «Проза».

— Да, знал я дорогу!

— Так это были вы?

— Ну да, — «Акация» отмахивается. — Обстрел прекратился, из пожара выбрались, на блокпосту спрашивают: «Размер колонны?» — «28 транспортных средств», — отвечаю. Какое там! Оказалось, что длина колонны — 92 машины и бронетехники. Они в дыму все потерялись, колонну увидели, все решили, что я знаю, куда идти, и присоединились!

Кстати, «Акация» — это не позывной, а кличка. На выходе подполковник наступил на ветку акации, шип пробил и ботинок, и ногу. Теперь «Акация» в госпитале, а кличка заменила позывной.

— Зато у нас в артиллерии нет «пятисотых». Всем дело найдется, даже трусам.

«Пятисотыми» называют тех военнослужащих, кто решил досрочно расторгнуть контракт. Видимо, термин родился по аналогии с «двухсотыми» — погибшими и «трехсотыми» — ранеными.

У «Акации» отекла раненая нога, он уходит в здание.

Рядом останавливается бронеавтомобиль «Тигр», весь в отметках от пуль и осколков, пыльный по самый пулемет на крыше.

Из него двое солдат выводят третьего — калмыка. Он контужен.

— И борода сгорела, — калмык трет левую щеку, на которой бакенбард повис рыжими клочьями.

Товарищи уводят раненого в приемный покой.

Возвращается «Купол» и включает на смартфоне песни своего сына, чтобы «Проза» послушал и высказался.

Вскоре на территорию больницы въезжает колонна из двух «рено-дастеров» и КамАЗа. Это опекающая Берислав администрация Пскова привезла коллектив балалаечников выступить перед ранеными.

Пока артисты поют и играют, «Проза» стоит спиной к импровизированной сцене на борту КамАЗа и лицом к зрителям. Ему интересно, как люди отреагируют на живую музыку? Три десятка человек сидят на стульях в тени каштанов.

Сейчас на лицах раненых зажатость, каждый поглощен страданием. Но где-то к четвертой песне музыка делает свое дело. Лица смягчаются, люди начинают получать удовольствие. К седьмой композиции вся аудитория увлечена представлением. Но есть исключения.

Лица пары врачей, нашедших время для концерта, по-прежнему хмурые. Не оттаяли. Не отпустило.

И есть еще один раненый, встретивший «Прозу» враждебно, когда тот вошел в его палату: «Все равно правды не напишите!» Сейчас парень сидит в стороне, не отрываясь от телефона, всем своим видом демонстрирует протест и неприятие концерта.

Зачем пришел тогда?

Артисты раскланиваются