Шрифт:
Закладка:
Личность Петра Никитина, по отчеству Васильевича, удалось установить по справке из Центрального исторического архива в Ленинграде. Это — «управляющий отделом древне-классической, византийской и западноевропейской археологии Русского археологического общества», состоявший также профессором Петербургского университета по кафедре классической филологии.
Фамилия «Фармаковский» меня, как археолога по образованию, сразу заинтересовала: да ведь это же знаменитый советский археолог! С его именем связаны расколки древнегреческой колонии на черноморском побережье — города Ольвии. Борис Владимирович Фармаковский (1870—1928) — крупный исследователь в области классической археологии и археологии Северного Причерноморья. Он же вел раскопки древней Десятинной церкви в Киеве. При раскопках Ольвии установил основную территорию города, систему планировки и обороны, устройство жилых и общественных зданий, особенности культурной жизни.
Ученый оставил много печатных работ: «Аттическая вазовая живопись и ее отношение к искусству монументальному в эпоху непосредственно после греко-персидских войн» (1902), «Архаический период в России» (1914), «Художественный идеал демократических Афин» (1918)…
В 1914 году Б. В. Фармаковский избран членом-корреспондентом Академии наук, а потом был профессором Ленинградского университета. Словом — большой ученый.
Так вот чья подпись стоит под дипломом-покрышкой!
Диплом, как исторический документ, я заключил в раму со стеклом и хотел показывать на выставке своих коллекций в городах Урала. Мне говорят:
— Знаете, ведь неудобно это выставлять: царский внук, а кто такие Никитин и Фармаковский, разве известно, да и старье это все…
Коли умные люди говорят, надо слушаться, и диплом я показывал только тем, кто хорошо понимает ценность исторических документов.
С 1958 года я состою в довольно оживленной переписке с кировским краеведом Василием Георгиевичем Пленковым. Он то и дело помещает в «Кировской правде» интересные сообщения о своих находках.
Однажды он присылает мне номер «Кировской правды» за 25 мая 1961 года со своей статьей «Ульяновы и Фармаковские. Заметки краеведа».
Начинаю читать эту статью:
«В конце семидесятых и начале восьмидесятых годов прошлого века большая дружба связывала две симбирских семьи — Ульяновых и Фармаковских. Глава семьи Ульяновых был директором, а глава семьи Фармаковских — инспектором народных училищ Симбирской губернии. О дружбе этих семей рассказывают архивные документы и воспоминания Фармаковских.
В Государственном историческом архиве в Ленинграде хранится фонд талантливого деятеля народного образования Владимира Игнатьевича Фармаковского — нашего земляка».
Дальше сообщается о многочисленных письмах семей Ульяновых и Фармаковских и др. документах, говорящих о связи обеих семей. Затем:
«Старший сын В. И. Фармаковского, известный советский исследователь, археолог Борис Владимирович (родился он в Вятке) учился одновременно с Владимиром Ильичем в Симбирской гимназии. Они поступили в эту гимназию в одном году, только В. И. Ленин — в первый класс, а Б. В. Фармаковский — в подготовительный.
Не так давно в первом зале Центрального музея В. И. Ленина появился новый экспонат — копия шифрованного письма В. И. Ленина своему товарищу Борису Фармаковскому… Письмо это написано красками на бересте в 1882 году. Письмо тотемами — так назвал его В. И. Ленин. Оно до сих пор не расшифровано…»
Статья заключается словами:
«Многочисленную семью Фармаковских, прогрессивную и талантливую, часто преследовали власти. Так как некоторые из молодых Фармаковских учились в Петербурге и были связаны с подпольными революционными кружками, то в их вятской квартире часто производились обыски и аресты. Все они во главе с матерью-старушкой привлекались к судебной ответственности по делу 193-х и подвергались полицейскому надзору».
Теперь я уж «безбоязненно» показываю историческую памятку, по поводу которой можно интересно рассказать о дружбе Ульяновых и Фармаковских и о скромности ученого Бориса Фармаковского и о кичливости «его императорского высочества». Об этом так красноречиво говорят их автографы.
ПИСАТЕЛИ
„КОРОЛЕНКОВСКИЙ ЖАНДАРМ“ И ЕГО СЫН
В августе 1902 года мой родитель, псаломщик, привез меня в Пермь для поступления в духовную семинарию. Ни родитель, ни я в Перми никогда до этого не бывали. Приехали как в лес, единственно запасшись адресом выходца из нашего родного села, рабочего типографии Пермского губернского земства, Андрея Назаровича Мальцева. Дома, в деревне, у него оставалась мать, которой сын писал, вероятно, не чаще раза в год-два.
Дорогой от кого-то узнали, что в Перми есть подворье Белогорского монастыря, где иногда дают временный приют. И первый день по приезде в Пермь мы провели там. За это время отец отыскал квартиру Назарыча, ютившегося в бедном домишке в Слободке за Сибирской заставой.
Первые четыре года семинарского ученья я жил в общежитии, часто ходил на квартиру к Назарычу, чтобы немного развлечься. Если не заставал его дома, шел к нему на работу — в типографию. Это было большое полиграфическое предприятие вблизи Сибирской заставы по тогдашней Соликамской улице. В типографию меня пропускали свободно: никаких документов, никаких расспросов, кто я, зачем иду, к кому иду… Приходил я туда и наблюдал, как Назарыч накладывал листы чистой бумаги, а машина выбрасывала их испечатанными.
Был у Назарыча друг по работе Петя Молоков, Петр Хрисанфович. Рыжеволосый, небольшого роста, с маленьким носом, похожим на пуговку, с несколько суетливыми движениями… Словом, ничего героического в этом человеке я не замечал, тем не менее он всегда влек меня к себе. И Назарыч иначе не называл его и в глаза и по-за глаза, как Петей. Петр Хрисанфович старался занять меня то разговорами, то даст, бывало, свежий номер издававшегося губернским земством журнала-газеты «Пермская земская неделя». Там было что почитать.
Не раз, бывало, приду я к Назарычу, а он:
— Сегодня ночью у Пети был обыск и его забрали…
Я уже понимал, что забрали «за политику», а в чем она заключалась, не знал и не допытывался.
Не помню, в 1908 или 1909 году в «Русском богатстве» стала печататься «История моего современника» В. Г. Короленко, и я читал ее с большим интересом. Позже, перечитывая это произведение, я остановил свое внимание на рассказе автора о том, как его перевозил из Перми в тобольскую тюрьму жандармский унтер-офицер Хрисанф Мологов (Молоков). Прочитал я это место и подумал: «Какое совпадение: пермский жандарм — Хрисанф Молоков, а мой тамошний знакомый — Петр Хрисанфович Молоков! Неужели Петя Молоков был сыном жандарма? А почему этого сына то и дело обыскивали и арестовывали?» И чем больше вчитывался, тем больше приходил к мысли, что Петя — сын жандарма.
Не удержусь, чтобы не привести короленковские строки об этом жандарме.
После того, как был убит Александр II, царский престол занял его сын, Александр III. Надо было присягать новому царю. Будучи в ссылке в Перми, В. Г. Короленко служил на железной дороге. Ее служащие принесли общую присягу, в том числе присягнул и писатель. Однако жандармерия потребовала от
