реку. Хотя, подойдя к берегу, убедился, что лёд уже достаточно прочен. Наверное, он лёг ещё вчера — погода иногда и в Центре выкидывала странные штуки, словно бы и правда зависела от неких незримых колец. Но сейчас она играла мне на руку, и я не стал об этом размышлять.

Лёд лёг на чистую воду, без снега, и был прозрачен. Слабый ночной снегопад присыпал его, но ветер смёл снег с середины реки, и казалось, что я шагаю по воде или по стеклу. Глубина подо мной молчала. Только лениво колыхались подо льдом чуть светлые полосы водорослей. Зелёных. Но я не мог достать их.

Я шёл, глядя в завораживающую глубину, и заметил движение.

То, что я считал очертаниями подводного рельефа, тенями в струях воды, сдвинулось, стремительно воспарив к поверхности. И ударило снизу в лёд.

Огромный рот прижался снизу к ледяной глади. Он поглотил бы и меня, и пару лодок за раз.

— Остановись! Ты в ужасе побежишь назад, когда доберёшься до края мира!

Голос звучал, словно из бочки, глухо, мощно, но разборчиво. Дрожь прошла по доспеху.

Я не стал отвечать ему.

— Ты станешь искать убежища, но будет поздно!

По льду пошла трещина, и я ускорил шаг, радуясь широким подошвам. Жаль, весил я в доспехе немало.

— Ты не вернёшься!

Вместо ответа я побежал, как мог, ибо оно снова ударило в лёд, он треснул, и стылая вода хлынула по глади. Трещина с сухим хрустом обогнала меня в долю секунды; а за ней другая. Вода из трещин примерзала на бегу. Я прибавил ходу, поскользнулся и упал на колено и руку. Лязгнули склянки в сумке, и, поднявшись, на бегу я распахнул её, чтобы проверить, целы ли. Мне бы ничего не сделалось, но проливать их содержимое на льду я не хотел.

Стекло не треснуло, жидкость оставалась в сосудах, зато налетевший ветер, словно назло, выдернул из сумки лёгкую зелёную ленточку и понёс вдоль реки.

От третьего удара лёд вздыбился осколками, тёмная вода залила ступни. Но я был уже у заснеженных корней, у берега. Спустя мгновение я вскочил на сушу.

Громадный некто, похожий на рыбу налима, чёрный и тяжёлый, выпрыгнул до половины из воды, хватая воздух белыми губами над страшной пастью, и обрушился в воду, мягко, почти без плеска, как и не было его.

Я отбежал на всякий случай подальше и вскарабкался на склон. Но за спиной было тихо, никто не шумел, никто ничего не говорил.

Я обернулся на реку. Чёрная вода уже успокоилась, сожрав мою зелень, а вот на том берегу я увидел движение. Медно-красный, заиндевевший конь выехал на берег, и человек в чёрном плаще досадливо выругался. Впереди него, прижавшись к его покрытой бронёй груди, сидела рагана, и красная лента по-прежнему была у неё в волосах.

Снег в эту минуту повалил сильнее, и я даже немного полюбовался ими, пока Олефир ругался. Гроза беглецов и верный пёс божников. Я показал ему один жест и пошёл дальше, уже не оборачиваясь.

Даже не будь в воде этого громадного, он бы в речку не полез — утлая лодка не выдержала бы металлического коня, а мостов через эту реку не наводили. Ибо Божьи твари не трогают только божников, и лишь тем можно приближаться к краю мира, раз в год, чтобы покормить Гварду.

Теперь и я ступил на запретные земли, и даже шёл по ним, никем не остановленный, слушая, как свистят в лесу птицы. Местность ощутимо подымалась вверх.

Все отстали от меня, и я шёл ещё несколько дней. Птицы перестали приносить вести, и я понял, что Устине пришлось бежать. Если только она не была схвачена, в чём я сильно сомневался.

Я проверил свои находки. Негусто. Лист засох и поблёк, груши сморщились, пожелтели и покрылись чёрными пятнами. Вот тебе и вся зелень.

В карту я для порядка заглянул, хотя и так знал, что максимум на ширину ногтя отстою от внешнего контура и белого поля за ним. Сие — тварям, написано там, с краю. Буква Т потекла.

Тварь, по крайней мере одна, должна была ждать меня ещё в пределах карты. В начале похода я надеялся, что Гварда — лишь страшные сказки, придуманные жрецами; но всё больше убеждался, что книга Богов всё же не везде врёт. Так что Гварду они вполне могли там оставить: беречь очерченную границу.

И если Устина права, если ключом действительно служит зелёный цвет; если Гварда ляжет, как послушный пёс, стоит показать ему что-нибудь зелёное — то мне ему показать нечего. А пройду ли я его без ключа — большой вопрос.

Впрочем, всех остальных я вроде бы миновал. Хотя… Птицы и древа. Меня беспокоили эти птицы и древа. Иногда я посматривал на небо, не летит ли там что-нибудь величиной с коня.

Нет, никого там не было. Ни чудовища, ни даже воробья.

Тут царила какая-то пустая, почти бесснежная зима.

Начались скалы, а к скалам жался голый чёрный лес. Небо словно истончилось и потемнело. На камнях, облитых серым мёртвым мхом, иногда я видел царапины. Словно что-то точило о них когти.

Что-то, передразнил я себя. Каков романтик. Как будто я не знаю.

Гварда, конечно. Спускался, бродил здесь, да и точил.

Я прикинул размер когтей и подумал, что Божья книга таки не врёт. А жаль, я так надеялся на то, что они там прихвастнули.

Я ускорил шаг, всматриваясь в лес, который казался засохшим. Он стоял, чёрный, будто в нём запуталась ночь, сухой, покрытые скудным снегом вышние ветви были как штрихи по краю. Кое-где тускло бронзовели кроны зимних дубов, жадных до собственной листвы. Они будут хранить её всю зиму. Странно, подумал я, ведь Гварда ходит здесь, как же зелень, которая для него запретна?

Потом понял. Пока лес зелен, он и не приближается сюда; никак не может. И именно поэтому божники отправляются кормить Гвард среди лета.

Я вошёл под лесную неприветливую сень и пошагал вперёд. Здесь когда-то была дорога; кроны над головой не смыкались, тянули друг к другу ветви, но пока достать не могли. Лет через сто тут и впрямь всё зарастёт.

Тоннель был достаточно широк, чтобы здесь прошёл Гварда. Такой, каким он нарисован на старых жёлтых страницах дрожащей рукой.

Да уж, я б под диктовку Богов вообще ничего не нарисовал бы.

— Помогиии… — тоскливый, с переливом, звонкий голос позвал меня. Рассыпался о деревья, и, подрагивая, разлёгся в холодном воздухе.

— Помогиии… — и мольба, и