Шрифт:
Закладка:
– Хм, – произнесла она, медленно скользя взглядом от моей макушки к ногам с холодным вниманием работорговца на рынке. – Ладно. Начнем?
– Конечно.
Я вспомнил совет Ричарда, встал потверже и решил без повода не шевелиться.
Фредерик сел рядом с Гвендолин, снял очки и протер их краем рубашки.
– Что ты нам приготовил? – спросил он.
– «Перикла», – ответил я.
Он сам это предложил в прошлом семестре.
Фредерик слегка кивнул с видом заговорщика.
– Замечательно. Начинай, как будешь готов.
Сцена 3
Остаток дня мы провели в баре – полутемной, обшитой деревом забегаловке, где персонал знал большинство студентов Даллекера по именам, принимал поддельные удостоверения личности и не видел ничего странного в том, что некоторым из нас по три года подряд было двадцать один. У четверокурсников прослушивания закончились к полудню, но Фредерику и Гвендолин надо было отсмотреть еще сорок два студента, и – учитывая перерывы на обед и ужин, а также обсуждение – распределение вряд ли могло быть вывешено до полуночи. Мы вшестером сидели в своем обычном закутке в «Свинской голове» (самая остроумная шутка, на которую был способен Бродуотер), копя на столе пустые бокалы. Мы все пили пиво, кроме Мередит, которая пропускала одну водку с содовой за другой, и Александра, глушившего скотч – чистяком.
Пришла очередь Рен ждать в КОФИИ, когда повесят распределение ролей. Мы все уже отдежурили и, если бы она вернулась ни с чем, пошли бы по второму кругу. Солнце село несколько часов назад, но мы продолжали препарировать свои прослушивания.
– Я все завалила, – произнесла Мередит в десятый, наверное, раз. – Сказала «удавила» вместо «подавила», как последняя идиотка.
– В контексте монолога разницы особо нет, – устало отозвался Александр. – Гвендолин, наверное, и не заметила, а Фредерик, наверное, и плевать хотел.
Прежде чем Мередит ответила, в бар ворвалась Рен, сжимая в руке листок бумаги.
– Вывесили! – крикнула она, и все мы вскочили на ноги.
Ричард подвел Рен к столу, усадил ее и выхватил у нее листок. Она уже видела распределение, поэтому позволила задвинуть себя в уголок, пока мы все склонились над столом. Пара секунд жадного чтения про себя, потом Александр снова выпрямился.
– Что я говорил? – Он хлопнул по списку, ткнул пальцем в Рен и заорал: – Трактирщик, дай мне купить этой даме выпить!
– Александр, сядь, осел ты несуразный, – сказала Филиппа, хватая его за локоть и затаскивая обратно за стол. – Ты не всё угадал!
– Всё.
– Нет, Оливер играет Октавия, но еще и Каску.
– Правда? – Я бросил читать, когда увидел черту, соединявшую мое имя с Октавием, поэтому наклонился посмотреть еще раз.
– Да, а я сразу троих: Деция Брута, Луцилия и Титиния.
Она стоически улыбнулась мне, такой же персоне нон грата.
– Зачем они так? – спросила Мередит, помешивая остатки водки и высасывая последние капли из красной соломинки. – Полно же второкурсников.
– Но третий курс ставит «Укрощение», – сказала Рен. – Им понадобится весь наличный народ.
– Колин с ног собьется, – заметил Джеймс. – Смотрите, они его назначили на Антония и Транио.
– Со мной в прошлом году то же самое проделали, – сказал Ричард, как будто мы не знали. – С вами Ник Основа, а с четвертым Актер-Король. Репетировал по восемь часов в день.
Третьекурсников иногда брали в спектакль четвертого курса на роли, которые нельзя было доверить второкурсникам. Это означало, что с восьми до трех у тебя занятия, потом репетиция одного спектакля до половины седьмого, а потом другого до одиннадцати. В глубине души я не завидовал Ричарду и Колину.
– На этот раз не будешь, – сказал Александр с недоброй усмешкой. – Репетировать будешь только половину недели – ты же умрешь в третьем акте.
– Я за это выпью, – сказала Филиппа.
– О, сколько дураков у ревности в рабах![9] – провозгласил Ричард.
– Ой, заткнись ты, – отозвалась Рен. – Проставься, и, возможно, мы тебя еще какое-то время потерпим.
Ричард поднялся, изрек:
– Всю свою славу отдал бы за кружку эля![10] – И направился к барной стойке.
Филиппа покачала головой и сказала:
– Ах, если бы.
Сцена 4
Мы бросили вещи в Замке и сломя голову понеслись между деревьями, вниз по лестнице с холма, на берег озера. Мы хохотали и орали друг на друга, мы были уверены, что нас не услышат, и слишком навеселе, чтобы об этом беспокоиться. Мостки шли над водой от лодочного сарая, где ржавел набор бесполезных старых инструментов. (Лодки в сарае не держали с тех пор, как Замок превратился в студенческое общежитие.) Много раз теплыми ночами, а бывало, что и холодными, мы сидели на мостках, курили и выпивали, болтая ногами над водой.
Мередит, которая и форму поддерживала лучше, и бегала быстрее всех, летела вперед, ее волосы развевались, как флаг; до мостков она добралась первой. Остановилась, закинула руки за голову, над ее поясом обнажилась полоска бледной кожи.
– Как сладко спит луна на берегу! – Она обернулась и схватила меня за руки, потому что я стоял ближе всех. – Мы сядем здесь и музыке позволим пролиться в уши: как ночной покой касанию гармонии подходит[11].
Я притворно сопротивлялся, пока она тащила меня к концу мостков, а остальные один за другим скатывались по лестнице и присоединялись к нам. Последним, задыхаясь, прибыл Александр.
– Айда купаться голышом! – крикнула Мередит, на ходу сбрасывая туфли. – Я за все лето так и не поплавала.
– Как ни скромна, а лишнее потратишь, – предупредил Джеймс, – показывая красоту луне[12].
– Бога ради, Джеймс, какой ты зануда. – Она шлепнула меня туфлей сзади по бедру. – Оливер, пойдешь со мной в воду?
Ее лукавой улыбке я не верил ни капли, поэтому сказал:
– В прошлый раз, когда мы пошли купаться голышом, я упал на мостки в чем мать родила и до утра пролежал мордой вниз на диване, пока Александр у меня из задницы занозы вытаскивал.
Все долго хохотали надо мной, а Ричард длинно присвистнул.
Мередит: Ну пойдемте, кто-нибудь, поплавайте со мной!
Александр: Ты суток в одежде провести не можешь, да?
Филиппа: Если бы Рик ее радовал, она бы не вела себя как шлюха со всеми нами.
Снова смех и свист. Ричард бросил на Филиппу надменный взгляд и произнес:
– По мне, дама слишком бурно возмущается[13].
Она закатила глаза и села рядом с Александром, который сосредоточенно крошил травку в папиросную бумагу.
Я втянул сладкий, пахнувший деревьями воздух и задержал дыхание, насколько мог. После знойного лета в пригороде в Огайо мне не терпелось вернуться в Деллакер, к озеру.