Шрифт:
Закладка:
Из всех этих древних песенных преданий более всего прославились те, которые молва приписывала Тристану: такие как Смертный лэ, Лэ о Слезах, Влюбленные и Жимолость.
Сам Тристан напоминает своей возлюбленной об этих произведениях в одной из старинных поэм, посвященных его приключениям, от которой сохранились, к сожалению, лишь немногие фрагменты:
Onques n’oïstes-vous parler
Que moult savoie bien harper?
Bons lais de harpe vous apris,
Lais Bretons de nostre païs.
[Вы никогда не слыхали,
Что я весьма умелый арфист?
Я научу вас хорошим лэ на арфе,
Бретонским лэ из наших краев (ст. – фр.)].
А Мария Французская с особым очарованием поведала нам, по какому случаю Тристан сочинил лэ о Жимолости: они были, говорит она об Изольде и Тристане,
Come del chevrefeuil estoit
Qui à la codre se prenoit.
Ensemble pooient bien durer,
Mais qui les vousist deserver,
Li codres fust mors ensement
Com li chievres, hastivement.
“Bele amie, si est de nus:
Ne vus sans mei, ne jo sans vus”.
Pour les paroles remembrer,
Tristans qui bien savoit harper
En avoit fet un novel lai;
Assez briefment le numerai:
Gottlief, l’apelent en engleis,
Chievre le noment en franceis.
[Как жимолость была,
Что прильнула к орешнику[11].
Вместе им бы долго жилось,
Но если бы кто желал их разлучить,
Орешник умер бы тотчас,
Равно как и жимолость.
«Милый друг, это же про нас:
Ни вы без меня, ни я без вас».
Чтобы запомнить эти слова,
Тристан, искусный в игре на арфе,
Сложил из них новый лэ;
Назову его вполне кратко:
Goatleaf зовут его по-английски,
Chèvrefeuille[12] именуют по-французски (ст. – фр.)].
Между тем этот лэ о Жимолости уже в двенадцатом веке считался одним из самых древних. Автор жесты о Гарене Лотарингском дает ему прозвучать на свадебном пиру:
Bondissent timbre, et font feste moult grant
Harpes et gigues et jugléor chantant.
En lor chansons vont les lais vielant
Que en Bretaigne frent jà li amant.
Del Chevrefoil vont le sonnet disant
Que Tristans fst que Iseult ama tant.
[Взлетают звуки, украшая пир,
Напевы арф, и скрипок, и жонглеров.
За пеньем лэ вступает под виолу,
В Бретани сложен некогда влюбленным.
Про Жимолость в ней говорил Тристан,
Так неразлучный с милою Изольдой (ст. – фр.)].
Кроме того, не следует думать, что все сюжеты, излагаемые в бретонских лэ, относятся к делам бретонским. Мария Французская в своей версии лэ о Терновнике говорит о некоем ирландце[13], воспевавшем историю Орфея:
Le lai escoutent d’Aelis
Que un Irois doucement note.
Mout bien le sonne en sa rote.
Aprés ce lai autre commence.
Nus d’eux ne noise ne ne tense.
Le lai lor sone d’Orféi;
Et quant icel lai est feni,
Li chevalier après parlerent,
Les aventures raconterent
Qui soventes fois sont venues,
Et par Bretagne sont séues.
[Внимают лэ об Элисе,
Что нежно наигрывает Ирландец.
Прекрасно он звучит на его роте.
За этим лэ начинается другой.
Ни один из них не гремит, не напрягает.
После звучит лэ об Орфее;
А когда этот лэ окончен,
Рыцари заговорили,
Стали рассказывать случаи,
Какие часто приключались
И по всей Бретани известны (ст. – фр.)].
Арфисты бретонские, валлийские, шотландские и ирландские обогащали свой репертуар сказаниями, пришедшими, прямо или косвенно, из Греции или Италии: драгоценными обломками, спасшимися при крушении античной цивилизации. Но, передаваясь по памяти, без записи, лэ легко смешивали в себе сюжеты разных времен и народов и становились примерами самой замысловатой путаницы. В наших романах Круглого Стола мы без труда различим частые заимствования из легенд о Геракле, Эдипе и Тезее; из «Метаморфоз» Овидия и из Апулея. И мы не будем воздавать должное личной эрудиции романистов, чтобы пытаться оспорить древность этих лэ; ибо многие из этих мифологических сюжетов, вероятно, давно уже составляли достояние бретонских менестрелей.
Из всех народов Европы бретонские племена были в самом благоприятном положении, чтобы сохранить почти нетронутыми и свой изначальный язык, и свои традиции.
Островные бретонцы, став жертвой англосаксов, замкнулись в угрюмой покорности, но так и не смогли и не захотели воспринять привычки завоевателей. В Уэльсе они вели себя, подобно иудеям во всем мире: они сохранили свою веру, свои надежды, свои антипатии. Те из них, что пришли во Францию и дали армориканскому полуострову имя, которое англичане похитили для своей родины, никогда не смешивались с французской нацией. Поэтому у них скорее можно найти хранилище галльских преданий, чем у галло-романцев, ставших французами. Когда-то бретонцев объединяли с галлами общие обычаи и вера; изменилась вера, но не самая суть обычаев, не древние объекты народного поклонения. Епископам, при всей поддержке церковных соборов, так никогда и не удалось искоренить у них страх перед некоторыми деревьями, лесами, источниками. Было ли причудливое расположение камней Карнака, Мариакера[14] и Стоунхенджа их творением или же предшествующих племен, памяти о которых история не сохранила, но они питали к этим громадам почтение, смешанное с ужасом и не подвластное никаким разумным доводам. Ничто не могло избавить их от суеверий о людях, обернувшихся волками, оленями, борзыми собаками; о женщинах, наделенных знанием, которое давало им власть над всеми силами природы. А поскольку они считали старинные лэ верным отображением прошлых времен, отсюда они заключали, а их соседи во Франции и в Англии склонны были думать вслед за ними, что обе Бретани давным-давно были, а возможно, и поныне остаются миром колдовства и чудес.
Вот, однако, хорошо установленный литературный факт. Лэ, поэтические сказания и песнопения бретонцев, разносились по всей Франции, иногда бретонскими арфистами и жонглерами в изначальной форме, а иногда французскими
