Первой специальной работой, посвященной историографии Кронштадтских событий, стала статья известного советского политического деятеля и историка М. А. Лурье «Кронштадтский мятеж 1921 года в советской и белой литературе»24, вышедшая в 1931 г. Написанная в период политических процессов конца 1920-х – начала 1930‑х годов, статья больше нацелена на доказательство связи кронштадтцев с зарубежными спецслужбами и обоснование мелкобуржуазной природы движения. Автор, связывая события в Кронштадте с процессами в деревне, уделяет внимание критике ошибочных, на его взгляд, мнений о классовой борьбе в крестьянской среде в 1921 г.

М. А. Лурье классифицировал существовавшую литературу по событиям в Кронштадте 1921 г. По мнению исследователя, источники можно поделить следующим образом: брошюры и статьи научно-исследовательского характера; воспоминания участников подавления выступления; публицистическая литература с элементами воспоминаний; учебная литература; газеты периода самих событий.

К недостаткам такой классификации можно отнести выделение учебной (а заодно и воспитательной) литературы, по сути производной от научной и публицистической литературы, в отдельную категорию. Следует отметить, что сохранились и воспоминания участников выступления, а не только его подавления. Также нужно обратить внимание, что с выходом сборников документов по исследуемым событиям в 1990-е гг. несколько упало значение газет периода Кронштадтских событий 1921 г. в качестве единственных исторических источников, тем более что основная масса газетных статей является перифразом официальных сообщений.

Обширный историографический обзор присутствует в книге С. Н. Семанова «Ликвидация антисоветского Кронштадтского мятежа 1921 года»25, вышедшей в 1973 г. И если автор при разговоре о советской историографии ограничился лишь перечислением ключевых исследований, то некоторые его выводы относительно зарубежной историографии весьма ценны. Так, С. Н. Семанов обратил внимание, что западные авторы практически не обращались в своих работах к исследованиям советских коллег26. Следует, правда, признать, что и отечественные авторы мало внимания уделяли западным публикациям. На мой взгляд, это определяется разной проблематикой исследований у нас и за рубежом, а также разными методологическими подходами. Сам С. Н. Семанов очень активно привлекал опубликованные П. Эвричем документы из эмигрантских фондов.

С. Н. Семанов верно определил два периода в зарубежной историографии. В первый период (1920–1930‑е гг.) проблемы Кронштадта были интересны исключительно анархистам, социалистам и эмигрантам. Во второй (послевоенный) период программные заявления кронштадтцев начали широко использоваться в идеологической борьбе против Советского Союза. Частично социалистические и при этом полностью просоветские лозунги, когда-то механически взятые кронштадтцами из программ различных политических партий, хорошо адаптировались для антисоветской пропаганды в 1950–1970-е гг.

Существенный недостаток историографического обзора С. Н. Семанова – отсутствие по вполне понятным причинам анализа работ Л. Д. Троцкого. В тот исторический период публикация работы с анализом трудов Л. Д. Троцкого вряд ли была возможна.

Важнейшая специальная историографическая работа – статья И. М. Шишкиной «Буржуазная историография кронштадтского мятежа 2 марта 1921 г.», вышедшая в 1974 г.27 Выводы автора статьи развиваются и дополняются в главе «Неизвестная революция» в монографии «Правда истории и домыслы советологов», опубликованной Институтом истории партии в Ленинграде в 1977 г.28

В своей работе И.М. Шишкина подробно разобрала основные подходы к исследованию Кронштадтских событий 1921 г. в западной историографии, проанализировала аргументацию зарубежных исследователей. Особенностью работы является освещение только послевоенного периода в западной историографии вопроса. И. М. Шишкина осознанно не включила в исследование анализ работ анархистов и Л. Д. Троцкого. Работа прикладного, пропагандистского характера должна была суммировать набор контраргументов для дискуссии именно 1970-х гг. А к этому моменту концепции Л. Д. Троцкого и его политических оппонентов – анархистов – практически полностью были вытеснены из зарубежной историографии, разработка их стала уделом небольших маргинальных политических групп.

И. М. Шишкина точно уловила ключевые тенденции западной историографии послевоенного периода. Во-первых, она корректно указала, что «обращение к этому контрреволюционному выступлению служит для… буржуазной историографии поводом для того, чтобы «гальванизировать» лозунги кронштадтских мятежников и использовать в борьбе против социализма…»29. В результате этого, по мнению автора, большинство исследований превратились в «вульгарную апологию мятежа». Во-вторых, И. М. Шишкина указала на следующую методологическую особенность, вытекающую из задач, стоящих перед западными исследователями. Стремясь представить выступление матросов как массовое, всенародное явление, зарубежные исследователи замалчивают или затушевывают его социальную сущность. И это существенно отличает западную историографию от советской, достигшей больших успехов в исследовании социального состава кронштадтцев30. И хоть накопленный советскими исследователями материал, по нашему мнению, использовался для подтверждения не вполне справедливой версии о мелкобуржуазной (крестьянской) природе выступления, можно согласиться с мнением И. М. Шишкиной, что отечественные исследователи точнее описали социальные процессы в Кронштадте накануне событий 1921 г.31

Можно согласиться с И.М. Шишкиной и в вопросе оценки исследования зарубежными специалистами программных заявлений матросов. По ее мнению, в западной историографии не проводилось критического анализа заявлений кронштадтцев. Не замечая эклектичного и популистского характера резолюций и воззваний кронштадтцев, разнонаправленного влияния на них меньшевистских, эсеровских и анархистских программ, зарубежные авторы старались представить движение как беспартийное, общенародное, подлинно социалистическое и революционное. Справедливости ради необходимо признать, что и в советской историографии обращали внимание только на сходство программы мятежников с меньшевистскими листовками того периода. Это и позволяло советским авторам классифицировать кронштадтское выступление как «правое» и мелкобуржуазное. И. М. Шишкина, на мой взгляд, справедливо отметила, что для западной историографии послевоенного периода характерно стремление любой ценой опровергнуть любое возможное внешнее влияние на события, а также возможность существования заговора32. Как мы увидим ниже, для западных исследователей это была несложная задача.

К сожалению, работа И. М. Шишкиной не лишена существенных (и характерных для того времени) недостатков. Как мы уже отмечали, она не исследовала довоенные западные публикации. Исследования И. М. Шишкиной страдают чрезвычайной политизированностью, однобокими оценками. Отстаивая точку зрения советских историков, И. М. Шишкина сознательно «не замечает» некоторых методологических преимуществ зарубежных авторов, в первую очередь их стремления расширить временные рамки вызревания противоречий между кронштадтцами и большевиками, их понимания, что 1921 г. был продолжением 1917 г. При этом можно вполне согласиться с И. М. Шишкиной, что «лозунги кронштадтских мятежников» в западной историографии используются как «инструмент борьбы против социализма в современных условиях»33. Она справедливо отмечает, что для достижения своих политических целей западные исследователи «пытаются представить Кронштадтский мятеж либо как народную революцию, либо, по крайней мере, как широкое восстание масс против Советской власти»34

Отдельно следует отметить историографический обзор в диссертации В. А. Демидова35. Впервые в отечественной историографии автор, давая обзор зарубежной литературы, не руководствовался идеологическими догмами, постарался непредвзято описать ключевые западные историографические концепции. К сожалению, В. А. Демидов не смог сделать того же в отношении работ отечественных коллег. В характерном для 1990-х гг. ключе автор осуждает отечественную историографию за «тенденциозность и односторонность», сводя все ее достоинства лишь к исследованию социального «состава матросов Балтики»36. Автор не проводит анализ аргументации своих предшественников, не разбирает методологические приемы оппонентов. Но он отмечает разницу между советской и зарубежной историографией Кронштадтских событий