В 1914 году работу нью-йоркской коронерской системы расследовал комиссар счетной палаты города Леонард Вальштейн. Положение комиссара давало ему право истребовать документы и вызвать свидетелей для дачи показаний.

Слухи о расследовании пришпорили коронеров, которые затягивали с отчетами. Спустя месяц после объявления о расследовании Вальштейна коронеры подали отчеты о 431 предположительно насильственной смерти, около 200 из них произошли более года назад, еще 63 — более трех лет назад.

Выслушав свидетелей, в том числе всех городских коронеров и судебных медиков, в январе 1915 года Вальштейн издал разгромный отчет: среди всех мужчин, занимавших должность коронера, «ни один не обладал достаточным опытом или знаниями, чтобы считаться квалифицированным для надлежащего исполнения своих обязанностей». Из 65 человек, которые служили коронерами с основания Нью-Йорка в 1898 году, только 19 были врачами. В отчете уточнялось, что восемь человек были могильщиками, семь — «политиками и хроническими чинушами», шесть — агентами по недвижимости, двое содержали салуны, двое были водопроводчиками, а остальные представляли самые разные профессии, включая печатника, аукциониста, мясника, музыканта, молочника и резчика по дереву[14].

Джордж Лебрен, который служил секретарем коронера сорок лет, в своих показаниях заявил, что коронеры Нью-Йорка были «бессовестными мошенниками, торгующими правосудием за мелкую монету. Единственное, что их интересует в каждом новом случае, — это выяснить, на чем они могут нажиться и как использовать свое положение для шантажа»[15].

Судебные медики «набирались из рядов посредственности», гласил доклад Вальштейна. Хорошие врачи с обширной практикой не хотели тратить время на то, чтобы среди ночи осматривать трупы и связываться с судебными тяжбами. Врачей, которые были готовы сотрудничать с коронерами, притягивал стабильный источник легких денег. Они часто лишь окидывали тела взглядом, а то и вовсе ничего не делали. В докладе приводились примеры, когда врачи в моргах подписывали пачки свидетельств о смерти, едва взглянув на покойных.

Причины смертей, заверенные коронерами, часто были до абсурда нелепыми. В одном случае таковой был объявлен разрыв аневризмы грудной аорты, причем диагноз этот каким-то образом поставили без вскрытия. Одновременно в докладе коронера забыли упомянуть, что у покойного было смертельное пулевое ранение головы, а в руке — револьвер 38-го калибра, из которого был совершен один выстрел.

Следователи Вальштейна пересмотрели 800 свидетельств о смерти и обнаружили «полное отсутствие доказательств, оправдывавших выбор указанной причины смерти» в 40 процентах документов. Когда коронерских медиков спрашивали, почему они выбрали один диагноз вместо другого, имеющего схожие признаки и симптомы, те часто признавались, что не могут объяснить свои выводы. И кажется, они брали диагнозы с потолка.

«В целом у судебных медиков есть излюбленные причины смерти, — писал в докладе Вальштейн. — К ним относятся хронический нефрит, хронический эндокардит и, если речь идет о младенцах, судороги… Хронический нефрит и эндокардит ведут захватывающую борьбу почти на равных».

Свидетельства о смерти, заверенные коронерами, были настолько ненадежными, что представители отдела здравоохранения подтвердили: городская статистика смертности стала бы куда более точной, если бы такие свидетельства перестали учитывать вообще.

Система медицинской экспертизы отличается от коронерской в частности тем, что ответственность за определение причины и рода смерти лежит на компетентном враче, специально обученном такого рода диагностике. Юридическую часть работы коронера выполняет полиция, прокуратура и суд. Коронерские расследования теперь полностью отменены.

Конечно, нельзя сказать, что все коронеры были коррумпированы или некомпетентны. Разумеется, среди них были достойные и честные люди, которые добросовестно выполняли свои обязанности. Увы, и сейчас некоторые судебно-медицинские эксперты не пригодны для этой работы. В оправдание медиков тех лет стоит сказать, что врачи мало что узнавали о смерти в медицинских школах, потому что пациенты, которых им предстояло лечить, были живы. Диагностика причины и рода смерти не входила в программу медицинских вузов.

Полиция также была совершенно не подготовлена к научному исследованию убийств примерно до середины XX века. Лишь в редких полицейских отделениях для трудоустройства требовался диплом о высшем образовании, и многие офицеры не окончили даже школу. Как и коронеры, многие полицейские не умели читать и писать, особенно в маленьких городах и сельской местности. Подготовка к работе была минимальной. Самым суровым в стране считался восьминедельный курс для новых рекрутов кливлендского полицейского отделения, введенный в конце 1910-х годов[16]. В полицию брали не за интеллект, а за силу и бесстрашие, способность разнять драку или затолкать подозреваемого за решетку. Навыки критического мышления также не имели значения, поскольку признание из подозреваемого можно было добыть путем допроса с пристрастием, то есть угрозами, запугиванием и побоями.

На месте смерти полицейские часто становились помехой. В неуклюжих попытках осмотра они нередко уничтожали улики: топтались по следам крови, перемещали труп, ощупывали оружие, засовывали пальцы в дырки от огнестрельных выстрелов на одежде. Эти действия влияли на все дальнейшее расследование. Если полицейские были небрежны, если они упускали признаки обмана, не справлялись с фиксацией улик, критически важных для определения причины и вида смерти, то расследование было обречено с самого начала.

Реймонд Моли в своем докладе об уголовном правосудии в Кливленде особенно жестко прошелся по детективам, как правило, старшим и более опытным полицейским. Он описал их как недисциплинированных, плохо подготовленных и не умеющих работать с убийствами и другими серьезными преступлениями. «Считается, что детективы — это элита среди мужчин в форме. Примерно четверть из них обладают настолько низким интеллектом, что их можно сравнить с мальчишками девяти — тринадцати лет. Это подтверждается многочисленными примерами слабой детективной работы»[17].

С середины до конца 1800-х годов репутация коронеров Бостона была такой же плохой, как и везде. Губернатор мог назначить неограниченное число коронеров, и такое назначение было лакомым кусочком, фактически лицензией на коррупцию. До создания бюро судебно-медицинской экспертизы в 1877 году в городе было 43 коронера. В Нью-Йорке, где население было в три раза больше, работали четыре коронера на всю юрисдикцию. В округе Суффолк было больше коронеров, чем в Нью-Йорке, Филадельфии, Новом Орлеане, Чикаго, Сан-Франциско, Балтиморе и Вашингтоне вместе взятых[18].