Шрифт:
Закладка:
И я терпел.
НЕ ОТСТУПЛЮ!
Медицинская комиссия госпиталя пришла к выводу, что по состоянию здоровья меня следует демобилизовать. Я тут же написал протест. Меня признали «ограниченно годным к военной службе».
Не мог я с этим согласиться. «Всё равно своего добьюсь! — повторял я себе. — Ни за что не отступлю!»
Осенью 1942 года выехал в Москву. В день приезда побывал в отделе кадров Военно-Воздушных Сил Военно-Морского Флота. Меня внимательно выслушали и посоветовали обратиться к нашему Наркому.
Несколько раз я принимался писать рапорт и, не дописав до конца, начинал сызнова. Получалось плохо, неубедительно. Наконец написал так:
«Разрешите отомстить за те раны, которые нанесли нашему народу и мне фашисты. Уверен, что смогу летать на боевом самолёте и уничтожать врагов в воздухе…»
И вот — рапорт подан.
Когда я пришёл в Наркомат, мне сразу же вручили пропуск. «Значит, дела идут успешно», — подумал я.
Оставив палку в бюро пропусков, направился в приёмную Народного Комиссара Военно-Морского Флота.
Чувствую — волнуюсь. Хочу успокоить себя — ничего не выходит.
— Товарищ старший лейтенант, можете войти, — пригласил адъютант.
Стараясь держаться ровнее, я двинулся к открытой двери кабинета. Народный Комиссар поднялся мне навстречу:
— Как себя чувствуете, товарищ Сорокин? — спросил он.
— Спасибо, хожу вполне устойчиво.
— Хорошо, присаживайтесь.
Я двинулся к креслу и пошатнулся. Пришлось схватиться за край стола, чтобы не упасть. Нарком заметил моё замешательство и улыбнулся:
— Не волнуйтесь, Сорокин… Не волнуйтесь… Скажите, что вас заставляет вновь сесть на истребитель?
— Хочу мстить врагу… за Сафонова, за боевых друзей, за свои раны…
— Вот что, товарищ Сорокин… Придётся вам пройти комиссию. Если врачи не обнаружат никаких физических недостатков, кроме неполноценных ног, — разрешим вам летать. Вопросы есть?
— Всё ясно, товарищ адмирал Флота…
Через несколько минут я уже ехал в машине Наркомата к Центральному госпиталю в Сокольники. Пакет с направлением отдал дежурному врачу. Он разорвал конверт, и я увидел под направлением подпись Народного Комиссара.
Только что я был почти уверен в благополучном исходе медицинского обследования, и вдруг страх и сомнения снова овладели мной. Гнал их прочь, но они не уходили.
Две недели я пробыл в госпитале, с волнением и тревогой ожидая решения комиссии.
Вот оно: «В порядке индивидуальной оценки Сорокин 3. А., старший лейтенант, признан годным к лётной работе на всех типах самолётов, имеющих тормозной рычаг на ручке управления, и к парашютным прыжкам на воду».
СЕДЬМАЯ ЗВЕЗДА НА ФЮЗЕЛЯЖЕ
Я стою на перроне Ярославского вокзала. Поезд на Мурманск отходит через пять минут, а мне всё ещё не верится в своё счастье. Наконец-то я назначен в родной Сафоновский полк. Приказ о назначении в моём кармане. Я действительно еду на Север, еду воевать…
Мурманск встретил меня пронизывающим холодом. Мороз достигал сорока градусов. На ветру слипались веки. Трудно было дышать. Я же не замечал этого. Всё мне здесь было по душе.
В штабе авиаполка имени дважды Героя Советского Союза Б. Ф. Сафонова встретился с капитаном Петром Сгибневым.
— Будем воевать вместе, — приветливо сказал мне командир полка. — Вас в какую эскадрилью назначили?
— В первую, — ответил за меня начальник штаба.
— Вот и хорошо. Среди друзей вам будет легче. Пока изучайте материальную часть, а потом и летать начнёте.
На командном пункте эскадрильи меня окружили лётчики, техники, мотористы. Командир эскадрильи капитан Алагуров сердечно поздравил с выздоровлением. Со всех сторон сыпались вопросы:
— Погостить приехал, Захар?
— На штабную?
— На побывку?
— Приехал, друзья, не как гость, а как лётчик, — ответил я.
— А как же твои ноги?
— Ноги?.. Стометровку бегать не могу, а летать… буду стараться…
— Мы все тебе поможем, Захар. Ты должен летать!
Не сразу удалось подчинить своей воле крылатую машину. Теперь на педали нажимали не собственные ноги, а протезы. Трудно, почти невозможно было рассчитать давление на тормозную педаль, а каждый нажим отдавался тупой болью во всём теле.
По совету командира я несколько дней тренировался в кабине самолёта, стоявшего на земле, снова превратился в ученика аэроклуба, отрабатывающего самые элементарные движения.
Плохо спалось мне, всё думалось, как вести себя в воздухе. Натянешь на голову одеяло, забудешься коротким тревожным сном, но и во сне участвуешь в воздушных схватках и даже тормозишь самолёт, хотя протезы сняты и стоят под койкой.
Постепенно я начал летать. Сначала на патрулирование. Самолёт снова стал послушен мне. В воздухе я временами даже забывал о протезах, чувствовал себя совершенно здоровым человеком.
Чередовались боевые будни, мои товарищи возвращались на аэродром, рассказывали о воздушных боях, считали сбитые самолёты… А мне всё ещё не удавалось встретиться с врагом.
И вот, наконец… В один из февральских дней 1943 года, как только затихла пурга, в серое полярное небо взвилась ракета. Над аэродромом повис комок зеленоватого дыма. Техник выбил колодки из-под колёс моей машины, и она рванулась вперёд.
В это утро я с особой остротой испытывал радостное, чуть тревожное возбуждение, которое всегда охватывает в начале боевого полёта. Подсознательно я чувствовал, что этот полёт не будет «холостым». Предчувствие меня не обмануло.
Мы патрулировали над Мурманском. Справа, чуть сзади меня, летел Соколов; у второй пары истребителей ведущим шёл Титов.
Внезапно в наушниках моего шлемофона послышались позывные командного пункта:
— «Кама-3»! «Кама-3»! С северо-запада идёт группа противника. Как поняли? Я «Казбек», перехожу на приём.
— «Казбек»! Я «Кама-3», вас понял. Веду поиск.
В небе ничего не было видно. А внизу из труб кораблей, стоявших в порту и заливе, поднимались чёрные столбы дыма и лениво расползались в воздухе. С высоты хорошо было видно, как по Кольскому заливу медленно ползёт караван транспортных судов и стремительно рассекают свинцовые воды миноносцы эскорта.
Я уже было решил, что тревога ложная, и вдруг вновь услышал:
— Я «Казбек», «Кама-3», видите противника? Вам высота семь тысяч.
— Набираю, — ответил я и в этот же момент увидел, как из-за сопки вынырнули строем шесть гитлеровских машин. По знакомым силуэтам сразу же узнал лёгкие бомбардировщики «Мессершмитт-110».
— Я «Кама-3», разрешите атаковать, — запросил я по радио командный пункт.
— Атакуйте! — раздался в наушниках звонкий голос Сгибнева. Мы всей группой ринулись на самолёты со свастикой.
Нашим союзником в этой схватке было само солнце. Его лучи слепили фашистских лётчиков.
Имея преимущество в высоте и скорости, мы почти мгновенно очутились у вражеских машин, летевших
