кинопленкой, которую только что принес почтальон. Ему не терпелось сперва просмотреть отснятое, а потом начать аккуратно резать и склеивать пленку и придумывать текст. «Лето, когда Лене исполнилось два года» — так можно назвать этот фильм. Или просто «Лето». А может, посчастливиться придумать что-нибудь пооригинальнее. Как бы то ни было, он с удовольствием думал о предстоящем вечере, который собирался целиком посвятить своему фильму. Впрочем, дежурить ему только завтра после обеда, поэтому, если дело пойдет на лад, можно позволить себе захватить и кусочек ночи. Это был не первый его фильм, но на сей раз он не пожалел денег: купил и отснял так много пленки, что мог отобрать самое лучшее и вволю поэкспериментировать.

Он вдруг подумал, что фильм, наверно, заинтересует и ребят. Ведь можно показать его им, по крайней мере какую-то часть, и даже дать поснимать. Почему бы, собственно, им не сделать фильм, ну, например, о них самих, об их проблемах, об их жизни. Стоит попробовать, в этом что-то есть да, очевидно, и ребятам пойдет на пользу.

— У тебя такой радостный вид. На работу не терпится?

Он улыбнулся в ответ.

— Да, а что? Мне пока работа не надоела. И не всем же столько отдыхать, как тебе, верно?

— Конечно. — Она подперла руками подбородок и с усмешкой взглянула на него. — У меня еще целая неделя в запасе.

— Чем сегодня займетесь?

— Будем бездельничать. Погуляем в саду. Почитаем. Поспим немножко... Дай-ка сигарету.

Он зажег сигарету и протянул ей. Закурил сам и разлил в чашки остаток кофе.

Она подвинула стул так, чтобы солнце светило в лицо, откинулась на спинку, вытянула длинные загорелые ноги в шортах и закрыла глаза. Малышка слезла со своего стула, просеменила по зеленой лужайке и, усевшись в песочнице, принялась насыпать песок в красное ведерко. Чудесная у них дочка: может часами сидеть в песочнице и играть сама с собой.

Красное ведерко празднично сверкало на солнце, а небо было ярко-голубое.

Хорошо бы изобразить на картине или описать в стихотворении, большом, теплом стихотворении, малышку, поглощенную игрой, Уллу в ее повязанной набок косынке, с загорелыми ногами и ужасными, по ее мнению, веснушками на руках...

И масло, начинающее таять, подумал он и потянулся за масленкой.

Да и молоко не следует оставлять на солнце. И джем, и сыр.

Она открыла глаза.

— Не надо, оставь. Ты уйдешь — я все уберу. Пять минут роли не играют.

Он слегка удивился и, пожав плечами, оставил все на столе. Точно так же он удивился накануне, когда они вернулись домой и она вывалила всю грязную одежду на пол в ванной.

«Вообще-то надо бы постирать, — сказала она, — в доме ни одной чистой тряпки, но я даже не знаю... — И, в нерешительности постояв перед грудой белья, вдруг передумала. — Нет, пожалуй, не буду, уж больно погода хороша, кстати, у тебя есть еще чистая рубашка, а нам в ближайшее время белья не нужно. Подождет стирка».

Она запихала грязное белье в корзину, где оно до сих пор и лежало. Как это на нее похоже. Она любила понежиться на солнышке, а стирку оставляла на дождливые дни. Разные они с ней. Она не привыкла педантично исполнять свои обязанности, но зато и не умела наслаждаться такой, например, кропотливой, несколько однообразной работой, как монтаж фильма.

Он потянулся так, что хрустнули кости.

— Вечером займусь фильмом, — сказал он, — до смерти хочется взглянуть, что получилось.

Он чувствовал себя школьником, сгорающим от нетерпения собрать модель самолета из множества мелких деталей, набор которых ему только что подарили.

— Ничего не получится, — бесстрастно произнесла она и стряхнула пепел на пол, хотя, накрывая на стол, он, как всегда, не забыл поставить пепельницу. — Мы ужинаем у Макса и Сусанны.

Еще секунду назад он представлял себе, как вечером, сидя за монтажным столиком, будет старательно и терпеливо отбирать наиболее удачные эпизоды, но теперь эта картина исчезла, и вместо нее возникла другая: гостиная Макса и Сусанны, на столе изящные свечи ручной работы, бутылки и бокалы, на полу Лена возится с близнецами, дети галдят все громче, и постепенно шум становится невыносимым.

— Ты же ничего не говорила об этом.

— Забыла. Сусанна еще вчера приглашала, а я только сейчас вспомнила. Господи, — она повернулась к нему, — ну не все ли равно, когда ты займешься фильмом, сегодня или в другой раз.

— Что ж, можно и в другой раз.

В самом деле можно, но...

Разве трудно было спросить, хочет ли он идти? Странное дело! Улла никогда с ним не советовалась, просто говорила, что сейчас они займутся тем-то и тем-то. Радостная и оживленная, полная приятных ожиданий, она просто сообщала об этом. Но спросить, хочется ли ему...

— Я, наверное, после обеда съезжу с Леной в поселок, — она кивнула в сторону песочницы, — куплю новые сандалии. У нее один порвался, помнишь, когда вы ходили собирать ракушки. От них, кстати, ужасная вонь, придется выкинуть.

— Ладно. Только, видишь ли, тебе все же следовало меня предупредить.

— О чем? — Она уже успела забыть.

— О том, что мой свободный вечер занят.

— Но я же говорю, что забыла. Послушай, — она внимательно посмотрела на него, и маленькая морщинка, совсем маленькая, еле заметная морщинка появилась у нее над переносицей, — не понимаю, чем ты вдруг недоволен? Чем это Сусанна с Максом тебе не угодили? У нас здесь и так не слишком много развлечений.

— Ничего я против них не имею. — Он внезапно умолк.

Нет, не должно быть у нее этой маленькой морщинки, как не должно быть и этой возникшей между ними едва заметной отчужденности. Ни к чему им ссориться, никогда они не ссорились, и не следует начинать теперь. Действительно, не все ли равно, когда он закончит фильм — сегодня или через неделю.

Он протянул ей через стол руку и улыбнулся.

— Все в порядке. Значит, вечером идем к Максу и Сусанне.

Она тоже улыбнулась и нажала пальцем ему на кончик носа.

— Вот и умница! Знаешь, Аннерс, по-моему, ты самый добрый малый на свете.