Действительно, примерно с момента заключения 23 августа 1939 г. Советско-германского договора о ненападении (пакт Молотова – Риббентропа) сталинское руководство оказалось отвлечено подготовкой войны с Германией, тем самым сила воздействия на идеологическом направлении несколько ослабла. Репрессии, волна которых уменьшилась в конце 1938 г., перестают носить сплошной и всепоглощающий характер; появляются намеки на свободу литературно-художественного творчества и научной работы. В общественных науках открываются возможности для обсуждения устоявшихся концепций и даже их критики. Одновременно война настолько мобилизовала моральные силы советских людей, что страна испытывала гигантский подъем патриотизма, а с переломом войны – все возрастающей национальной гордости.

Вместе с тем народ-победитель надеялся и на милость от власти; лелеялось и ожидание большей свободы. «Да и с фронта, – говорил в 1943 г. поэт И. Уткин, – придут люди, которые захотят, наконец, получше жить, посвободнее…»[45]

Все это были ожидания военного времени, которое, несмотря на все ужасы, казалось совершенно новой эпохой. Б. Л. Пастернак писал в романе «Доктор Живаго»:

«…По отношению ко всей предшествующей жизни тридцатых годов, даже на воле, даже в благополучии университетской деятельности, книг, денег, удобств, война явилась очистительною бурею, струей свежего воздуха, веянием избавления. ‹…› И когда возгорелась война, ее реальные ужасы, реальная опасность и угроза реальной смерти были благом по сравнению с бесчеловечным владычеством выдумки и несли облегчение, потому что ограничивали колдовскую силу мертвой буквы».

Но именно «мессианские» настроения внутри страны, а также, начиная с освобождения Европы, рассказы демобилизованных солдат об условиях заграничной жизни, резко контрастирующие с традиционным, сформированным многолетней пропагандой представлением советского человека, заставили руководство страны задуматься о возможных последствиях. Поэтому с того самого момента, как ход войны был переломлен, активизируется работа сталинского идеологического аппарата. И если с началом войны целью пропаганды являлось усиление патриотизма и антинемецких настроений, то теперь идеологический вектор был направлен на разжигание национальной гордости с одновременной жесткой критикой прозападных настроений и симпатий. И эта идеология наступала широким фронтом с середины войны вплоть до конца 1940-х гг., когда она окончательно вытеснила какие-либо альтернативные настроения.

Еще до этого, 31 июля 1942 г., секретарь Московского обкома и горкома ВКП(б) и одновременно секретарь ЦК ВКП(б) по пропаганде А. С. Щербаков на заседании Бюро МГК ВКП(б) вдруг вспомнил об обсуждении в конце 1935 г. в ЦК вопроса о героизме Минина и Пожарского:

«…Много было нигилизма к своей русской истории (непонимание наследства), а затем поняли. После постановления ЦК партии было издано много книг о Минине и Пожарском, об Александре Невском… Это указание ЦК партии было связано с разгромом троцкистских и бухаринских историков, с разгромом школы Покровского – вот это куда вело»[46].

Однако исходили подобные умонастроения, конечно, не от Щербакова, а от руководителя страны. Еще до войны Сталин верифицировал свои мысли; впервые во всеуслышание он высказал свою точку зрения 17 марта 1938 г. в Кремле на торжественном приеме в честь папанинцев:

«За малоизвестных раньше, а теперь известных всему миру наших героев, за папанинцев! За то, чтобы мы, советские люди, не пресмыкались перед западниками, перед французами, перед англичанами и не заискивали перед ними! За то, чтобы мы, советские люди, усвоили, наконец, новую меру ценности людей, чтобы людей ценили не на рубли и не на доллары! Что такое доллар? Чепуха! За то, чтобы мы научились, как советские люди, ценить людей по их подвигам! А что такое подвиг, чего он стоит? Никакой американец, никакой француз, никакой англичанин вам этого не скажет, потому что у него есть одна оценка – доллар, стерлинг, франк. Только мы, советские люди, поняли, что талант, мужество человека – это миллиарды миллиардов презренных долларов, презренных стерлингов, презренных франков (слова Сталина покрываются бурной овацией всех присутствующих)»[47].

Осенью того же 1938 г. Сталин, по воспоминаниям Ю. А. Жданова, озвучил подобные мысли на праздновании 40-летия МХАТа:

«Знайте, что в мире нет театра, подобного вашему, и, поверьте, французы подметки вашей не стоят. У нас, у русских, с дореволюционных времен сохранилось преклонение перед заграницей. Это рабская черта. На этом иностранные шпионы ловили русских людей»[48].

Но вряд ли эти высказывания вождя стали полной неожиданностью; еще летом 1936 г. в газетах получили отклик две кампании, знаменующие новую линию во внутренней политике. То были кампании по обвинению математика Н. Н. Лузина и сотрудников Пулковской обсерватории во главе с Б. П. Герасимовичем в антипатриотизме и преклонении перед иностранщиной. Тогда стал очевиден формирующийся политический вектор, и, видя аресты своих коллег, «советские ученые полагали неблагоразумным публиковать свои статьи за границей или участвовать в работе западных лабораторий»[49]. В те годы Большой террор окончательно отбил желание налаживать связи с заграницей.

Мысль Сталина была мгновенно подхвачена партийной печатью: 1 мая 1938 г. журнал ЦК ВКП(б) «Большевик» напечатал статью Б. М. Волина[50] «Великий русский народ», заголовок которой станет девизом советской идеологии следующих пятнадцати лет. Да и все основные идеи этой, тогда еще не вполне понятной, идеологии оказались сформулированы умелым пером Волина:

«Советский патриотизм русского народа – это любовь к социалистической родине – отечеству трудящихся всего мира. Советский патриотизм неразрывно связан с пролетарским интернационализмом, с симпатиями к трудящимся всего мира, борющимся против фашизма, против империалистической буржуазии. ‹…›

Нет такой отрасли мировой науки и культуры, где бы русский народ не был представлен своими талантливыми сынами.

Гений русского народа неиссякаем. Он творил вопреки неистовствам и зверствам господствующих классов и их правительств. Гений русского народа в великую социалистическую эпоху творит свободно и радостно на свободной советской земле.

Русская литература, русская наука, русское искусство являлись и являются образцом для всех народов нашей страны, для трудящихся всего мира. Культура народов СССР исторически связана с культурой русского народа, она неизменно испытывала и испытывает на себе благотворное влияние передовой русской культуры. Народы СССР с живейшим интересом и вниманием изучают русский язык, изучают искусство, литературу, науку, созданную русским народом. ‹…›

Иуда-Бухарин в своей ненависти к социализму клеветнически писал о русском народе как о “нации Обломовых”. Гончаровское понятие “обломовщины” этот гнусный фашистский выродок пытался использовать в своих контрреволюционных целях. Это была подлая клевета на русскую нацию, на мужественный, свободолюбивый русский народ, который в неустанных боях, в напряженнейшем труде выковал свое счастливое настоящее и создает еще более счастливое и прекрасное будущее»[51].

Эта программная статья без труда нашла отклик в историко-литературной области: здесь проводником идей патриотизма оказался Валерий Яковлевич Кирпотин, профессор Института красной профессуры и сотрудник ИМЛИ имени А. М. Горького