— Твоё зрение — память твоего рода, — сказал Григорий Михайлович. — Твоей крови. В твоём мире истребили магию — но не тех, кто когда-то ею владел… Встань.

— Дядюшка, — укоризненно произнесла Нина. — Это немилосердно! Костя едва успел прийти в себя. Мальчику необходимо отдохнуть. Я распоряжусь, чтобы…

— Костя — не ребёнок, Нина! — отрезал Григорий Михайлович. Я вдруг понял, что подобный разговор они ведут уже не в первый раз. — Ему шестнадцать. Я в этом возрасте уже участвовал в военной кампании! Ты сама, будучи лишь немногим старше него, после смерти Анны взвалила на себя все материнские заботы… Я говорил. Я предупреждал и тебя, и Александра, что чрезмерная опека, которой вы окружаете Костю, добром не закончится! Хотя, бесспорно, к стыду своему, сам участия в его воспитании почти не принимал.

— Ты был занят.

— Тем не менее! Для единственного внука мог бы найти время… Ладно, что теперь говорить. Теперь уже имеем то, что имеем.

Я понял, что обсуждать недочёты моего воспитания они могут ещё долго. Отодвинул исписанный лист и резко встал со стула. Наверное — слишком резко.

Нина охнула:

— Осторожнее! — бросилась ко мне, попыталась придержать под руку.

Я — мягко, как смог — отстранился. Пообещал Нине:

— Падать без чувств не собираюсь. Не беспокойтесь. — Вышел из-за стола и встал в привычную спарринговую стойку.

Тело было… лёгким — вот, пожалуй, правильное слово. Я будто разом сбросил двадцать килограммов веса. Исчезла боль от старых ран, в последние годы ставшая моей постоянной спутницей. Обострилось зрение. Безымянный палец и мизинец на левой руке сгибались так, как им положено — за годы, прошедшие с тех пор, как были повреждены сухожилия, я успел отвыкнуть от этого.

Я покрутил туловищем. Подпрыгнул. Несколько раз присел и встал.

Выпад вперед, рывок назад. Выпад влево, выпад вправо. Удары ногами с разворота. Перекат. Несколько быстрых отжиманий от пола. Планка…

— Костя! Довольно. — Григорий Михайлович встал рядом со мной. — Я вижу, что ты… э-э-э… в прекрасной форме.

— Сомневаюсь. — Я поднялся, отряхнул руки. — Через месяц буду в неплохой форме — возможно. А в прекрасной — затрудняюсь сказать, как скоро. Но собираюсь приложить к этому все усилия.

— Костя… — Нина смотрела на меня, широко распахнув и без того огромные глаза. Всплеснула руками. — Господи! Ты ничего себе не повредил?

Она смотрела на меня с такой тревогой, что я невольно улыбнулся.

— Нет. Но ежедневный комплекс упражнений лишним не будет. Мышцам не мешало бы стать крепче. — Повернулся к Григорию Михайловичу. — Вы попросили меня встать.

— Да-да, — растерянно кивнул он. — Хотел убедиться в том, что ты владеешь своим телом. Признаюсь — результат превзошёл мои самые смелые ожидания! Ну-ка, а вот так? — Он вдруг поднял руку, повернул её ладонью ко мне.

В ладони появилось нечто, более всего напоминающее шаровую молнию. Я действовал на рефлексах.

Уход в сторону — с линии огня. Обманный бросок вперед. Удар — кулаком по ладони, держащей молнию. В следующую секунду я взял Григория Михайловича в локтевой захват.

— Костя, прекрати! Ты с ума сошёл?! — рядом с нами оказалась Нина.

Тоже вскинула ладонь, та засветилась — я понял, что сейчас вспыхнет ещё одна молния.

— Всё в порядке, — прохрипел Григорий Михайлович, — успокойтесь, оба! Константин, отпусти меня.

Я, помедлив, разжал захват.

— Костя! Что ты творишь?! Как тебе не стыдно?! — Нина опустила руку. Она, кажется, едва сдерживалась, чтобы не расплакаться.

— Это моя вина, — потирая шею, проговорил Григорий Михайлович. — Не подумал, что Костя может воспринять мои действия, как агрессию.

— Я не привык воспринимать оружие, нацеленное на меня, по-другому, — буркнул я. — Не станете же вы утверждать, что шар, который держали в ладони — всего лишь местный аналог утюга? И вы намеревались погладить мне рубашку?

Григорий Михайлович улыбнулся.

— Ты, вероятно, удивишься, но… Пообещай, что больше не станешь на меня бросаться.

— Я не даю опрометчивых обещаний.

— Что ж, в таком случае, пообещаю я.

Григорий Михайлович подошёл ко мне. Прижал правую ладонь к сердцу и, глядя мне в глаза, серьёзно проговорил:

— Клянусь, что не намерен причинять тебе вред. Клянусь, что любые мои действия, сколь бы странными они тебе ни казались, нацелены прежде всего на то, чтобы помочь тебе адаптироваться. Властью, принадлежащей мне, как старшему рода, клянусь, что каждый из Барятинских будет предан тебе — отныне и до последнего вздоха. Слово дворянина.

Ладонь старика окружило сияние. Вспыхнуло — и погасло.

— Это наша родовая клятва, — сказал Григорий Михайлович. — Теперь ты мне веришь?

Верю ли я человеку, которого впервые увидел полчаса назад?

«Не вздумай!» — вопили в один голос мой опыт и разум. Но я никогда не стал бы тем, кем стал, если бы руководствовался одним только разумом.

Я обладал тем, что в моём мире называли интуицией. Шестым чувством. И это чувство всегда меня выручало. Помогало безошибочно распознавать опасность. Отличать друзей от предателей. Благодаря этому чувству я избежал стольких ловушек, что давно сбился со счета. И славу бессмертного, человека, которого невозможно убить, получил также благодаря ему.

Сейчас, когда старик произнёс родовую клятву, вдруг пришло понимание, откуда появилось это чувство. Что на самом деле хранило и оберегало меня все эти годы.

Семья. Род. Кровь, текущая в моих жилах…

Я не знал своих родителей. С самого детства жил, полагаясь лишь на себя. В моей жизни были друзья. Соратники. Женщины… Но никогда прежде я не испытывал ничего подобного.

Свечение, окутавшее ладонь Григория Михайловича, как будто передалось и мне. Я не просто верил старику. Я знал, что род Барятинских никогда меня не предаст. Потому что я — часть этой семьи. Этого могучего рода.

— Верю, — сказал я.

Протянул старику руку. Он крепко её пожал. Подошла Нина, положила сверху свою ладошку. Улыбнулась.

— Теперь почти вся семья в сборе.

— Почти? — спросил я.

— У тебя есть сестра-близнец, — сказал Григорий Михайлович. — Её зовут Надежда. Пока мы, по понятным причинам, не рассказывали Наде, что произошло.

— Я уверена, что рассказывать и не нужно, — вмешалась Нина. — Надя ещё слишком юна для того, чтобы быть осведомлённой о подобных вещах. Твой поступок, дядюшка, может её шокировать. Внешне-то Костя совершенно не изменился!

Григорий Михайлович покачал головой:

— Боюсь, что при нынешней расстановке сил о таких словах, как «слишком юный» нашему роду придется забыть. Борьба предстоит тяжёлая и очень опасная. — Он повернулся ко мне. — Ты, как я успел убедиться, чувствуешь себя и впрямь неплохо. Сколько времени тебе понадобится