Лет тридцать. Красивая. Нежное лицо, большие голубые глаза, светлые волосы, уложенные в высокую прическу. Она была одета в длинное платье с кружевным воротником, подчеркивающее тонкую талию и высокую грудь.

— Счастлив познакомиться, уважаемая Нина Романовна, — сказал я, натянув через голову пижамную рубаху, и встал. — Прошу простить, что впервые явился пред ваши очи в столь неподобающем виде.

— Право, это так странно, — пробормотала она, приблизившись.

Подала мне руку. Я коснулся её губами. На щеках тетушки появился румянец.

— Ты… удивительно повзрослел. — Она отвела глаза.

Забавно. Как по мне — так я помолодел… Впрочем, всё относительно.

— Полгода назад, — продолжил Григорий Михайлович, — твой отец погиб на дуэли. Ты — его единственный сын. После смерти твоей матушки Александр так и не женился. Таким образом, других наследников мужского пола, кроме тебя, в нашем роду не осталось. А три дня назад ты, шестнадцатилетний болван, — он повысил голос, — для того, чтобы доказать свою удаль скопищу других таких же недоумков, прыгнул с моста в реку. Вместо того, чтобы днями и ночами корпеть над учебниками перед экзаменами в Императорскую академию. Вместо того, чтобы тренировать и укреплять своё тело и магическую силу — так, как это следует делать аристократу! Ты… Ладно. — Григорий Михайлович махнул рукой. — Пустое… Ты, вероятно, рассчитывал на то, что во время прыжка тебя защитит родовая магия. Но что-то пошло не так. И от удара о воду ты сломал себе шею.

— Дядюшка! — Нина побледнела, схватила его за руку. — Мальчик и так переутомился. Быть может, продолжим позже?

— Я прекрасно себя чувствую, уверяю вас. — Я демонстративно покрутил головой. Посмотрел на Григория Михайловича. — Итак, я сломал себе шею. И что же было дальше?

Заметил, что в глазах старика мелькнуло уважение.

— Наши родовые целители сделали всё, что могли, — жёстко сказал он. — Они срастили твои шейные позвонки. Восстановили кости — но не мозг. Не разум! Время, увы, было утеряно. И продолжить своё существование ты смог бы лишь безвольным растением, без желаний и чувств, до конца своих дней оставаясь прикованным к постели. Я не мог позволить нашему роду столь бесславно прерваться. Я… В общем, у меня есть нужные связи. — Григорий Михайлович посмотрел на племянницу. — Хотя Нина была категорически против этого ритуала. Скажем прямо, не вполне законного.

Нина всплеснула руками:

— Незаконность — последнее, что меня беспокоило, дядюшка! Я опасалась за исход. Ты говорил, что это очень рискованно. Что вероятность удачи ничтожно мала!

— Я обязан был предупредить о риске и возможных последствиях.

— А в итоге сделал так, как решил, — упрекнула Нина. — Невзирая на то, что я была против.

— Да, — кивнул старик. — Я принял это тяжёлое решение сам. Если бы ты не вынес призыва и умер, — теперь он снова обращался ко мне, — это была бы целиком и полностью моя вина.

— Но я вынес, — подвёл итог я. Продолжая изучать комнату, подошёл к небольшому столику, на котором обнаружился… флакончик с духами. — Не умер. Точнее, умер — но не здесь. Здесь я жив и здоров. Мой разум — при мне, а тело принадлежит шестнадцатилетнему оболтусу, не нашедшему для себя других развлечений, кроме прыжков вниз головой с моста. Всё ли я верно понял?

Я покрутил флакончик, недоумевая. Отвернул его от себя, нажал, принюхался — точно, духи. Не такой уж нежный аромат, так что, наверное, не женские. И всё же — духи…

— Да. Всё так, — подтвердил Григорий Михайлович.

— А могу узнать, почему я? Вы назвали это призывом. Отчего призвали именно меня?

Рядом со столиком я увидел корзину, в которой лежали несколько скомканных бумажных листов. Бросил духи туда же и потерял к ним интерес. Начал перебирать бумаги, лежащие на письменном столе.

— Потому что твой мир — это загубленный наш, — сказал старик. — Один из возможных вариантов развития нашего. Во Вселенной существует немало миров. — Он повёл рукой, и красивое панно, висящее на стене, превратилось в экран. Я отвлёкся от исчерканных каракулями бумаг и всмотрелся в демонстрацию.

Темнота. Искры, несущиеся в бешеном калейдоскопе…

— В этих мирах по-разному течёт время. К примеру, твоё опережает наше на добрых пять сотен лет. В твоём мире истребили магию. Истребили саму память о ней, магия осталась лишь в детских сказках. Но основа основ, древние роды, положившие начало всему, неизменны в каждом из миров. Наш мир — колыбель всего сущего. А наш род — один из самых могущественных среди белых магов. В твоих жилах течёт кровь рода Барятинских. И это не подлежит сомнению.

— Вы каким-то образом провели генетическую экспертизу? — уточнил я.

Григорий Михайлович улыбнулся. Опустил руку, и панно вновь превратилось в панно. А я уселся за стол. Взял лист бумаги, карандаш.

— Ниночка, — сказал Григорий Михайлович, — будь любезна, прикажи принести зеркало.

В руках у Нины неизвестно откуда появился хрустальный колокольчик. На звонок прибежала девушка — румяная и улыбчивая, в белоснежном переднике, с кокетливой заколкой на волосах.

— Подай зеркало, Китти, — попросила Нина.

Девушка присела — не забыв при этом колыхнуть пышным бюстом и стрельнуть в меня любопытными глазами, — и убежала. А я нашёл среди каракулей более-менее понятную фразу — «согласно пѣрвому закону сохранѣнiя магической энѣргiи…» — и попытался повторить её ниже.

Писал бегло, не стараясь. Почерк был однозначно не Капитана Чейна. Костя писал, едва касаясь бумаги карандашом, я же вдавливал грифель так, что он немного крошился. То, что написал я, читалось гораздо лучше. Это был, несомненно, почерк Кости, однако… как будто Костя повзрослел лет на двадцать, и за эти двадцать лет прошёл сквозь ад столько раз, что сбился со счёта.

Вернулась Китти, принесла овальное зеркальце на длинной ручке. Забрав его, Нина подошла ко мне.

— Посмотри на себя, — дождавшись, пока выйдет горничная, сказал Григорий Михайлович.

Нина подала мне зеркало. Я взял его и поднёс к лицу.

Из зеркала на меня взглянул незнакомый подросток. Один его глаз был чёрным, другой — голубым.

— Это наша фамильная черта, — сказал Григорий Михайлович. — У всех мужчин нашего рода такие глаза. — Он снял очки и наклонился ко мне. — Видишь?

— Да, — медленно проговорил я. — Теперь вижу.

Григорий Михайлович кивнул:

— Мы — белые маги, Константин. Рекомендую привыкать к новому имени… Перед нами расступается тьма. В своём мире ты прекрасно видел в темноте. Так?

— Так.

— Врачи, возможно, говорили тебе, что эта особенность — некое генетическое отклонение…

Я усмехнулся. Кажется, он весьма смутно представляет себе мир, в котором я жил, и образ жизни, который вёл.

— Не