настолько, что не было у них мочи и желания уберечься, спасти себя. Они лишь ждали, вот явится Спаситель, и обережет их всех, укроет за своей спиной от Страшного Суда за прегрешения их, спасет. Они верили, надеялись, тешились в легкомыслии своем… А Спаситель к ним не явился. И все. И конец. Конец Света!

– Так тебе, сука!

Кеша живым щупальцем, манипулятором живохода, подбросил вверх студенистую гадину и четвертовал ее в воздухе – ошметки трясущейся дряни полетели на скорчившихся в чанах голых, высохших как скелеты людей.

Они прорвались, но уже не просто так, а с боями, преодолевая сопротивление нечисти, на четыреста семьдесят первый уровень. Они крушили ячейки и соты бесконечного вивария, гадостного инкубатора, в котором выращивали насекомообразных монстров с человечьими глазами. Зачем? Зачем их выращивали?! Иван мучился, не находя ответа… Нет. Ответ был. И он его знал. Они ищут форму. Они не могут ее найти. Все эти подопытные твари для них только мясо, только костная и мозговая ткань. Они ищут форму для тех, кто должен придти на смену всем бесчисленным нелепым промежуточным расам. Они пытаются создать тела сверхживучие, неистребимые, могучие, тела, которым не будет равных ни в одной из вселенных. И они создадут тысячи, миллионы новых форм, новых видов, и они пустят этих монстров-уродов в мир, и они будут ждать и смотреть, как эти гадины станут биться друг с другом и пожирать друг друга, и пройдет много лет, прежде чем останутся самые выносливые, жестокие, приспособленные – самые живучие и беспощадные твари в Мироздании. И тогда они вселятся в них! Тогда они придут во Вселенную живых, ибо в своем собственном обличий, в своей нетелесной сущности они нагрянуть сюда не могут никогда. Человеку не дано узреть Незримые Глубины Преисподней, Черного Подмирного Мира, Всепространственной Вселенной Ужаса. Человек, не всякий, но один из миллионов, один из миллиардов, прошедший сквозь боли и страхи, преодолевший себя самого, избранный Вседержителем – и тот не узрит сокрытого от него. Но ему дано видеть Черту, проведенную Создателем. Черту, ограждающую все миры, существующие и несуществующие, от Черного Мира, от нижнего яруса сочлененных Мирозданий, ибо для того и поставлена Она, прочерчена Всевышним, чтобы ограждать. Святая Черта. Но не в дальних мирах пролегает она, не в чужих пространствах и измерениях, не в запредельных вселенных. Проходит Черта по душам человеческим – бессмертным, но слабым, мятущимся, страдающим, готовящимся к вечности… где? во мраке ли? при Свете? И вершиться Страшный Суд начал не сейчас. Он идет давно, тайно для слепых и открыто для видящих… А это уже не Суд. Это свершение приговора над слабыми и предавшими себя. Все! Хватит! Иван тоже сдавил виски ледяными ладонями. Он больше не странник в этом мире. Но он и не воин. Воины – они, идущие с ним плечом к плечу. Он же – воздающий по делам. И потому нет преград, нет барьеров.

– Вниз! Глубже!!!

Живоход содрогался от напряжения. И опускался все ниже и ниже, пробивая перегородки, прошибая люки и створы, вдавливая внутрь фильтрационные пробки и мембраны. И он уже полз не по железу и пластику, не по дереву и граниту – содрогающаяся живая плоть окружала его, сначала пленки, наросты плоти, потом толстые слои, обтекающие его со всех сторон, сдавливающие, будто живые мясистые трубоходы, будто гигантские пищеводы, спускающиеся внутрь огромного полуживого или живого организма. Такого не было в подземельях форта Видсток. Такого и не могло быть! Это вырастили они, вырастили из мяса и крови людей, миллионов переработанных людей. Утроба! Иван вспоминал живую утробу планеты Навей. Ничего нового! Эти вурдалаки принесли сюда то, что было доступно и известно им. И не больше! Еще пять-десять лет такого развития, и Земля станет точной копией планеты Навей, страшного, непостижимого и уродливого мира… только хуже, страшнее, мрачнее и гаже во стократ. Их невозможно победить. Их невозможно убить! нельзя выжечь! этот чудовищный всепланетный муравейник неистребим и вечен! Да, прав был проклятый гаденыш Авварон, подлый бес-искуситель – Пристанище повсюду, и Земля лишь часть Пристанища… Нет! Прочь!! Изыди, бес!!!

Иван провел рукой по лбу, холодный пот тек с него. Спокойно. Надо помнить главное – он больше не странник! не скиталец в мирах этих!

– Вниз!!!

На семьсот девяносто восьмом уровне, пробив из последних сил наросты багряной шевелящейся плоти, выдохшийся, стонущий от перенапряжения живоход, провалился в огромную полость – темную, сырую. Но не упал на дрожащее, усеянное живыми полипами дно. А застыл в воздухе, удерживаемый неведомой силой.

– Чего это? – изумился Кеша.

И побледнел. Он понял, что игра закончена. Что пришел их черед.

Всего за секунду до провала Иван врубил полную прозрачность. И теперь все видели, что на силу в муравейнике нашлась сила. С три десятка особенно огромных студенистых, медузообразных гадин с сотнями извивающихся щупальцев у каждой тоже висели со всех сторон над живым дном утробы. Висели и омерзительно зудели. Из их дрожащих голов исходило мерцающее свечение, и не просто исходило, но устремлялось к живоходу, упираясь в него, удерживая его на весу.

– Это они! – процедил Глеб.

– Ясное дело, они! – усмехнулся Кеша. И начал облачаться в скафандр.

Хар стоял на двух ногах и тихо, озлобленно рычал, шерсть у него торчала дыбом и не только на загривке.

Зудение усиливалось, становилось оглушительным, невыносимым – живоход трясло сначала тихо, терпимо, но потом дрожь стала рваной, изнуряющей, лишающей воли.

– Пропадаем! – прохрипел Иннокентий Булыгин. – Прощайте, братки!

Иван выскочил из кресла-полипа, все равно машина перестала его слушаться, что-то с ней случилось. Он крепко сжал обеими руками лучемет и бронебой. Он готов был драться.

Но драки не получилось. В миг высшего остервенения безумного сатанинского зуда живоход дернулся в последний раз, забился в агонии, сжался, сбивая их с ног – и его разорвало, разнесло на части.

Иван, Кеша, Глеб и рычащий оборотень Хар полетели прямо в трясущееся полуживое месиво. Иван успел дать четыре залпа в разные стороны. Клочья слизи залепили забрало, почти лишили зрения. Он слышал, как палят из своих лучеметов Кеша и Глеб, как визжит и захлебывается в злобном лае Хар. Он выхватил парализаторы и долго палил в какие-то надвигающиеся багровые щупальца, полипы, в мякоть колышащейся плоти, потом отбивался резаком, врубив наполную локтевые дископилы, лупил кого-то кулаками, ногами. И все же эта неукротимая плоть опрокинула его, подмяла, сдавила, пропихнула в какую-то дыру. И его понесло по живой трубе в потоке