него встает  Ф у ч и к. Он в летней рубашке с открытым воротом. За прошедшие месяцы у него отросла бородка. Фучик всю ночь работал, устал, он разминает плечи, подходит к окну, распахивает его.

Ф у ч и к (читает стихи).

Как хорошо, проснувшись на рассвете,

Весенним утром по земле шагать,

Какое счастье жить на свете,

Мечтать, творить, дерзать и побеждать!

В это время  Л и д а  осторожно отворяет дверь и от изумления застывает на пороге.

Л и д а (грозно). Правильно! Все правильно. Только ночью нужно спать. Спать! Я дала слово Густе смотреть за вами и отныне этим бессонным ночам объявляю жестокую борьбу!

Ф у ч и к. Лидочка…

Л и д а. Нет, нет, не подлизывайтесь. Как сказала, так и будет.

Входит  М и р е к.

М и р е к. Можно? Опять ссоритесь? Здравствуй, Юльча. Это ты так болеешь? Я этой ночью из Кладно…

Ф у ч и к. Об этом потом.

М и р е к. Гм… Вот тебе сегодняшние утренние газеты, Юльча.

Ф у ч и к. За это спасибо. Садись — и сразу за дело. Сделай подборку о положении на фронтах и комментарии. (Заглядывает в газету). Значит, будет так…

Л и д а. Значит, будет так! (Забирает со стола чернила, ручки, карандаши). Теперь всю эту канцелярию буду с вечера прятать под замок. Спрячу и забуду, куда спрятала!

Ф у ч и к. Ну, хоть ты за меня заступись, Мирек. Тебя же она слушает.

М и р е к. Лидочка, в самом деле…

Л и д а. Сядь! И не вмешивайся.

Ф у ч и к. Нет, это какой-то деспот. Дай ей волю, так нашим «подписчикам» никогда не видеть в срок «Руде право».

М и р е к (смеясь). «Подписчикам»! Это хорошо сказано.

Ф у ч и к. А знаешь, Лидочка, ты вот бунтуешь, а я сегодня не только новый номер «Руде право» закончил, но и еще один зубастый журнальчик задумал! Каждый месяц тысяча ежей под череп самому фюреру. Нравится? Младенец называется «Трвничек».

Л и д а. Хоть пять журнальчиков, только днем, днем! Поймите же, вы совсем себя не жалеете.

Ф у ч и к (поднимает Лиду на руки и сажает рядом с Миреком на кушетку). И не собираюсь жалеть! Некогда жалеть себя, Лидушка.

Л и д а (отбиваясь). Если я самая младшая в доме, так меня можно уже и не слушать?! Никакого авторитета не имею у вас! (Вскочила). Сестра не слушает, шурин не слушает, этот бородатый господин не слушает. Завтракать!

Мирек ласково пытается ее удержать.

Мирек, пусти! (Напевает на ходу). Чашки, блюдца, вилки, нож, масло, кофе, сахар, хлеб! (Возится у буфета и стола).

Ф у ч и к (таинственным шепотом). Знаешь, Мирек, Лидушка стала в последнее время посвящать меня в свои сердечные тайны. Из этого можно заключить, что я уже мужчина в летах.

Все смеются.

Л и д а. А вы и есть мужчина в летах! Одна борода чего стоит. (Тараторит, готовя завтрак). Кто вас водит на прогулки, господин Горак? Гм… Пожилой профессор с бородой и его очаровательная племянница… Очаровательная племянница — это я. (Берет Фучика под руку). Вот так и ходим. Ох, и картина была на днях, Мирек. (Хохочет). Один немецкий лейтенант, такой хлюст с усиками, проверил у нас документы, а потом, конечно с позволения дядюшки, назначил мне свидание в парке. А я ему вот так глазки состроила. Ничего? Долго же ему пришлось меня там ждать. А знал бы он, куда направляется эта трогательная парочка. Прозевал, дурачок, двух коммунистов… Нет, одного коммуниста, конечно. А эта борода — просто прелесть. Знаешь, Мирек, когда я впервые ее увидела, страшно захотелось подергать. А вдруг она на резинке? Как в театре бывает. Боже, сколько я уже не была в театре! Как-то неинтересно стало. Разве там увидишь то, что случается теперь самой играть в жизни?.. Послушай, Мирек, а что ты чувствовал, когда тебя принимали в партию?

М и р е к. Я тебе уже два раза рассказывал, Лида.

Л и д а. Верно, верно. Помню. Горы хотел перевернуть?

Ф у ч и к (неожиданно). А что бы ты сказала, Лида, если бы тебя принимали?

Л и д а (смутилась, растерялась оттого, что Фучик разгадал настоящий смысл ее болтовни). Я?.. Я, я… (Сразу стала серьезной, вытянулась, словно уже наступил этот момент). Это, товарищи, самый важный день в моей жизни, самый важный… И я обещаю вам… Да, я обещаю, что… Что же это я? Ведь меня еще не приняли.

Ф у ч и к (подошел, обнял Лиду). Ничего, Лидочка, скоро сможешь пообещать. Скоро. Ты заслужила это право.

Л и д а (вспыхнув). Правда? Нет, правда, это правда? (Запуталась). Ну, вы завтракайте, я уже поела с сестрой. (Пулей выскочила из комнаты).

М и р е к. Вот тебе и кроха с кудряшками!

Ф у ч и к. Да… Кто поверит, что это беззаботное создание может проникнуть в самую узкую щель незаметно, связать оборвавшиеся нити и спасти жизнь человека? Ну, давай завтракать. Прилетел спозаранку, значит с добрыми вестями?

М и р е к. И да и нет… Шахтеры эти, понимаешь, ну, настоящие дьяволы. Недаром только белки сверкают на черных лицах. Взрывчатку таскают под самым носом у немцев, и хоть бы кто́ поскользнулся. Все тайники уже забили. Ну, народ — порох просто! Да, тебя там все помнят. «Фучик? О, это была всем стачкам стачка!»

Ф у ч и к. Да, и я хорошо помню их. Эти парни сами, как угольный кряж. Знаешь, как один профессор тогда назвал наше учение? Верой угольщиков. Чудак, обидеть наверное, хотел. Ну, дальше.

М и р е к. Все бы хорошо, да вот сами-то они сейчас — как динамит без фитиля. Сидят на этой взрывчатке…

Ф у ч и к. А Гитлеру и горя мало?

М и р е к. То-то и оно. Кто знал явки в паровозных депо и на станциях, — с весны за решеткой. А там, на железной дороге, видно, такая же история: все связи с шахтами оборваны. И туда — никто и оттуда — никого. В общем…

Ф у ч и к. Н-да… Картина невеселая. (Пауза). Вот что, Мирек, отдохнешь в Праге денька два…

М и р е к. А потом что?

Ф у ч и к. Как что? Поедешь по линии — в депо и на станции налаживать новые и восстанавливать старые связи.

М и р е к (упавшим голосом). Опять то же самое.

Ф у ч и к. Тебе этого мало? Тебе доверяют огромное дело — помочь партии в возрождении подполья.

М и р е к. Все это так, но…

Ф у ч и к. Да, огромное дело. Можешь ты это понять?

М и р е к. А ты можешь понять, Юльча, что… что мне скучно становится так жить?

Ф у ч и к. Скучно? (Долго и внимательно смотрит на Мирека). Ты понимаешь, что говоришь?

М и р е к. Хорошо, хорошо! Ну, а что мы делаем? Бродим впотьмах, охотимся за собственной тенью. Ты всегда говоришь: ничего, ничего, хоть одна тропка из ста да окажется верной, и мы найдем руководство партии. А где она, эта тропка? Тратим время и силы на поиски тех… тех, кого давно уже нет.

Ф у ч и к. Кто знает, может быть, уже и нашлась