населению и имея вследствие того больше средств для изучения страны, чем люди другой профессии, они могли бы снабжать правительство необходимыми с точки зрения наших государственных интересов сведениями, без которых делается иногда затруднительным правильная постановка вопросов чисто политических.

Обращаясь к рассмотрению местных условий, при которых пришлось бы трудиться нашей Духовной Миссии в Корее, а именно к нынешнему положению страны в религиозном отношении, нельзя не назвать условия эти весьма благоприятными для успеха православной проповеди там. Духовные потребности населения удовлетворяются в Корее тремя религиями: конфуцианством, буддизмом и шаманством, из которых первая, едва ли, впрочем, может быть названа религией, потому что представляет собою только кодекс нравственных правил, отчасти поднимающихся даже до высоты христианской морали, отчасти же проповедующих узкий обиходный эгоизм и ничего не говорящих живому религиозному чувству; последнее даже и не имеется в виду конфуцианством, так как оно тщательно обходит вопросы, вводящие человека в мир сверхчувственный. Тем не менее, как представляющая собой цельное определенное мировоззрение, предрасполагающее своих последователей к рационализму, система конфуцианства могла бы оказать, хотя бы пассивное сопротивление мировоззрению иного характера, если бы находилась в тех же условиях, как в Китае, где благодаря обилию школ, она распространена довольно равномерно в массе населения. В Корее же ее значение много слабее, так как конфуцианские идеи знакомы лишь обособленному от остального населения высшему сословию, составляя для него официальную религию – нравственный кодекс, в среду же народа почти не проникает, за отсутствием путей для того.

Большою силою сопротивления обладает буддизм с его универсальным характером, грандиозностью миросозерцания, тонкой диалектикой и, наконец, боевой организацией, напоминающей отчасти католическую. С такой силой не легко было бы не считаться, если бы буддизм в Корее был в полном расцвете своих сил, но на самом деле этого не только нет, но можно утверждать, что ни в одной из стран, исповедующих теперь эту веру, последняя не находится в состоянии такого глубокого упадка, как именно в Корее. Появившись в ней еще в IV веке по Р.Х. буддизм пулто (по местному произношению) успел не только сделаться господствующей религией, но благодаря умственному богатству, принесенному им с собой, приобрел видное политическое значение, усилившись до такой степени, что буддийские монахи занимали высокие административные должности и даже командовали армиями. Но, увлекшись политической ролью, добившись власти, буддийское духовенство стало уже пренебрегать теми средствами, какие обеспечили им успех, перестало учиться и учить, отвернулось от народа, и вместо того чтобы облегчить ему бремя жизни, само легло на его плечи бременем. Покинутая своими духовными вождями народная масса обратилась к своей прежней забытой вере: шаманство, казалось, искорененное усердием буддийских миссионеров, снова ожило и сделалось для значительной части населения тем, чем раньше была религия Будды. Потеряв опору в народе и спустившись в умственном и нравственном отношениях даже ниже общего уровня, буддизм мог продолжать играть свою роль только при поддержке случайно сложившихся благоприятных для него обстоятельств, и потому, когда последние изменились в связи с заменой династии, покровительствовавшей буддизму, в 1392 г. – буддийское духовенство потеряло всякий престиж и сделалось в глазах населения предметом презрения, символом невежества, тунеядства и распущенности. Попытка Дя-инь-куна (Тэ-вон-гуна), отца нынешнего короля, в бытность его регентом воскресить былое значение буддизма в стране, чтобы воспользоваться им для противодействия начавшемуся распространяться христианству, а также и для того, чтобы найти в нем опору для продления своей ускользавшей у него из рук власти, окончилась неудачей не потому только, что была кратковременна, но главным образом потому, что буддизм в Корее уже был осужден историей на гибель. Только в южной части полуострова он сохранил еще искру жизни, но и ей, без сомнения, суждено было потухнуть.

Последнее обстоятельство указывает на то основание, которого было бы желательно держаться при устройстве там нашей Духовной Миссии. Так как она тем успешнее будет действовать, чем меньше встретит сопротивления, что важно в особенности в начале, то и наиболее благоприятным поприщем для нее была бы северная Корея, где буддизм никогда не был силен, шаманство же его заменяющее и там, как и везде, не обладает силой для сколько-нибудь серьезного сопротивления. Первыми миссионерскими станциями всего удобнее было бы выбрать одну в районе наших торговых сухопутных сношений с Кореей, а другую – в самой столице, чтобы таким образом наши правительственные агенты в Корее могли оказывать большее содействие делу, конечно, в пределах, предписываемых благоразумием.

При дальнейшем развитии православной проповеди существенною поддержкою для нее могло бы послужить образование с этой целью миссионерской школы во Владивостоке, в котором подготовлялись бы к миссионерскому служению молодые корейцы из числа переселившихся в Россию. Воспитанные в России и русской обстановке, они могли бы сделаться прекрасными помощниками миссионеров чисто русского происхождения и значительно содействовали бы упрочению симпатий к России своих соплеменников, находившихся под корейской властью. Кроме того, эта школа могла бы удовлетворить ощутимую потребность (которая с развитием нашего общения с Кореей, еще будет увеличиваться) в добросовестных и знающих переводчиках при работе наших властей с корейцами как в пределах Кореи, так и в самой России, где корейских переселенцев имеется уже значительное количество. Осуществление всех этих мероприятий не сопровождалось бы сколько-нибудь значительным отягощением государственного бюджета, если обратить на это дело часть сумм, доселе отпускаемых на содержание нашей Духовной Миссии в Пекине. Миссия эта, некогда исполнявшая двоякие обязанности и дипломатические и религиозные, была в то время необходимой и даже заслуживала несравненно большей поддержки, чем та, которая ей оказывалась. Но в настоящее время, с учреждением в Пекине нашего дипломатического представительства, за ней остаются только обязанности религиозного характера, и в этом отношении ее организация несоразмерна с целями ее существования. Если имеется в виду не пропаганда, а только поддержание с помощью означенной Миссии православия в среде уже принявших его туземцев, что, насколько я могу судить, действительно так, то для этого средства ее слишком велики, потому что так называемые албазинцы образуют лишь незначительный приход, для удовлетворения нужд которого было бы вполне достаточно одного или двух иеромонахов. И, казалось бы, нет достаточных оснований иметь таковых лиц в количестве четырех и еще архимандрита. Таким образом, оставшиеся за сокращением штата Духовной Миссии в Пекине свободные суммы могли бы быть обращены на устройство более важной для нас в государственном отношении Духовной Миссии в Корее, а если к этим суммам потребуются впоследствии дополнительные из государственного казначейства, то в размере незначительном»[7].

Второй чиновник Дипломатической Миссии в Корее (З. М. Поляновский) направляет своему начальству письмо, касающееся вышеизложенных вопросов (от 3 января 1897 г.). В нем говорится: